Пятнадцать минут прошли в мутном хаосе – сигарета за сигаретой, глоток за глотком, шум собственных мыслишек, обрывки фраз, словесный мусор, бульканье жидкости, истертый смех, реплики, брошенные невпопад. Вокруг – манекены, разевающие рты. Давно перегорели все их эмоции, воля, вера, надежды, стремления. Внутри него самого – тоже пепел взамен подлинных чувств, пепел, время от времени складывающийся в идеограммы: вот это – долг, вот это – страх, а вот это, должно быть, любовь…
Где же Дина? Если только звонила ОНА… Теперь он почти не сомневался в обратном. На месте его удерживала только слабая надежда, что все это в конце концов окажется недоразумением и нелепые загадки найдут вполне прозаическое объяснение. А разминуться с женой сейчас, когда он достиг стадии полной опустошенности, представлялось ему самой большой нелепостью.
От нечего делать он прислушался к разговору. Гена, как всегда, трепался о том, в чем неплохо разбирался, то есть о музыке. На этот раз его болтовня, кажется, была рассчитана на скрипачку, томно откинувшуюся на спинку дивана и потягивавшую коктейль. На ней было платье, оставлявшее открытыми плечи и подчеркивавшее линию груди. Девица сидела, закинув ногу за ногу. В разрезе виднелся клин очень белой кожи. Отсутствие белья угадывалось. В общем, было на что посмотреть. Лицо – бледная маска с темной чечевицей рта. Неуловимое выражение в глазах. Возможно, презрение… Браслеты на голых руках. Татуировка на плече – «цветок Аравии».
Гена много чего слышал на своем веку, но по-настоящему поклонялся старому доброму бопу и року шестидесятых. Спиртное развязывало ему и без того хорошо подвешенный язык. Он становился плавен и почти литературен. Частенько впадал в дешевую патетику и при этом скорее всего был искренним. Хотя бы изредка щегольнуть откровенностью – это ведь тоже потребность. У некоторых – почти мучительная. Для хорошо оплачиваемого журналиста это был шанс достучаться до кого-нибудь, высказываясь напрямик. Его истинные мнения отличались радикализмом – в отличие от лакированной заказной патоки, которая изливалась на страницы красиво оформленной макулатуры. Сейчас Генка был вдохновлен присутствием «скрипачки» и «грузил» по полной программе.
– Слушать современный мэйнстрим – все равно что спать с дорогой и слегка перезрелой проституткой. Она искушена, опытна, технична и… предсказуема. К большому сожалению. Нет-нет, она, конечно, делает то, что нравится клиенту, она прекрасно разбирается в его желаниях, но еще лучше знает себе цену и осознает собственную привлекательность. Ее кожа идеальна; каждая поза изящна или по крайней мере эротична; каждый жест продуман и отточен до совершенства, а некоторые выверены по отражению в зеркале. Освоены все приемы, стимулирующие вожделение. Даже когда она расслаблена и «отпускает» себя из-под контроля, есть то, что уже проникло в кровь и стало ее плотью, – способность лгать и смаковать банальные, «комфортные» эмоции. Она настолько искусна в имитации, что заметить подделку можно только при наличии сверхчувственного восприятия, которым большинство потребителей не обладает. Эта музыка-проститутка добрала солидности и состарилась вместе с музыкантами, исполнявшими ее и научившимися выдувать великолепные мыльные пузыри. Она может быть потрясающе профессиональной и в силу этого порой «прячется» за дьявольски совершенным звукоизвлечением. Но лично я предпочитаю консервам парное мясо…
Он поднес девице зажигалку. Та затянулась и окурила журналиста сложным букетом табачного дыма и собственного парфюма. Потом кивнула, требуя продолжения. Но Генку и так уже несло по кочкам.
– Рок-музыка периода ее полового созревания – это девственница, невинное душой создание, полюбившее в первый раз и обреченное на несчастье. Сочетание свежести и страсти, наивности и неискушенности, легкости и естественности, «сырости» и искренности, эксгибиционизма и неуправляемых порывов. Куда? Да куда угодно! Лишь бы не гнить заживо в клоаке обывательщины! Музыку спасает примитивизм, но когда его пытаются подделать, хочется блевать. Это как с бабой – пусть щебечет глупости, но хотя бы не врет!.. О чем это я? Ах да – о нашей «девушке». Если не клиент, то она сама уж точно потеряет голову. Торг она принимает за любовь, бизнес – за музыкальную революцию. Вполне вероятно, что удовлетворения вы не получите, однако почувствуете тайну, скрытую от вас так же надежно, как ушедшая в прошлое собственная юность. Встряска может оказаться очень сильной. Но чаще она пробуждает только ностальгию. Проворачивается некий ключик – и заржавевшая шарманка внутри вас воспроизводит одну и ту же мелодию. Единственную. То, что ужалило в пятнадцать лет, забыть и разлюбить невозможно. Это – тот самый чертов праздник, который всегда с тобой. Или хотя бы его затрепанная афиша. Вы превращаетесь в тень – призрак чистого и открытого для всех вибраций мира создания, которым были когда-то… Вы можете цинично воспользоваться «девушкой», которую вам навязали, например, испортить ее, но это будет означать только признание собственной тупости и эмоциональной глухоты. Вы забиваете скрипкой гвозди? Прекрасно! Можете похвастаться этим в компании таких же болванов, потребляющих сухофрукты вместо натурального сока. Моя незамысловатая «девушка» может вернуть вас на остров молодости. Ненадолго, но эти минуты, секунды или мгновения того стоят. Они возвращают вас к источнику жизни. Пара глотков – и вы снова можете окунуться в удушливый смрад современного существования…
Гоша слушал эту высокопарную чушь с иронической ухмылочкой, изредка подмигивая Марку – дескать, знаем мы вас, писак гребаных! Большую часть времени он уделял все же созерцанию плоти, томившейся так близко и с полной очевидностью принадлежавшей ко второму типу по Генкиной классификации. Скрипачка хранила загадочное молчание, поощряя журналиста взмахами длиннющих ресниц.
Марку было скучно и тревожно – крайне необычное сочетание. Слишком много слов. Они кружили вокруг него, будто назойливые мухи, и падали на липкую ленту сознания, пока оно не оказалось засижено ими. До него вдруг дошло, что эта болтовня служит какой-то вполне определенной цели. Слова – дымовая завеса, за которой происходит что-то, скрытое только от одного Марка…
* * *
В зеркале над стойкой отражались старые маятниковые часы. Прошло сорок пять минут с того момента, как он вошел в бар. Она сказала «максимум час»? Что ж, он подождет еще немного. Столько, сколько понадобится, чтобы червяк внутри нажрался нервных клеток и наконец успокоился.
Ему показалось, что маятник замедляет ход. Он следил за тем, как диск описывает сверкающие дуги, нарезая пространство тонкими ломтями. Из образовавшихся щелей полезли золотые мухи; обнажилась до предела обветшалая изнанка обоев, прикрывающих суть вещей…
