И всю дорогу судья Бао размышлял: случайно ли нападение на него гулящих людишек и откуда так своевременно объявился преподобный бодисатва из тайной канцелярии всемогущего Чжан Во, монах-убийца с клеймом тигра и дракона на руках?!
Лань Даосин, к счастью, был дома. Не спрашивая, что произошло с судьей (впрочем, об этом можно было догадаться, и не обладая сверхъестественными способностями), даос мигом заставил гостя раздеться догола и усадил в огромную лохань с подогретой водой. После чего быстро и умело обработал все обнаруженные на теле достойного сянъигуна повреждения, не обращая внимания на кряхтение и стоны своего подопечного, смазал разбитое лицо остро пахнущей мазью и сунул в руки разомлевшему Бао глиняную чашку с какой-то подозрительной мутноватой жидкостью.
Когда даос отошел к большому чурбану, служившему магу столом, и взял оттуда кусок пчелиного воска, напоминающий по форме лошадиный череп, принявшись машинально сдавливать воск пальцами в разных местах, судью Бао поразила перемена, происшедшая с магом мгновенно и неотвратимо, будто удар молнии.
Лань Даосин стоял, не делая ничего особо примечательного, — невысокий, худой, даже, можно сказать, щуплый человек в драном полосатом халате, сандалиях с плетеными завязками и в неизменной железной шапке, похожей на рыбий хвост, но сквозь весь этот невзрачный облик явственно проступало нечто темное и страшное, как поднимающееся из прозрачных глубин морское чудовище.
— Они умрут, — тихо бросил даос, и пальцы его судорожно сжались, комкая череп из воска.
Судья Бао не спросил, о ком идет речь. И так было понятно. Он даже не успел произнести ни слова, как вдруг гримаса нечеловеческой досады исказила лицо Железной Шапки.
Словно невидимые пальцы повторили с лицом даоса то же, что он сам мгновение назад сотворил с восковым черепом.
— Жаль! — почти выкрикнул маг. — Ах, как жаль, друг мой Бао!..
— Что жаль? — Судья так и не понял: спросил он это вслух или только подумал? Но Лань Даосин ответил:
— Жаль, что они уже умерли. Преподобный Бань перестарался. Ну да ничего...
И на этот раз судья решил не интересоваться, что имеет в виду даос-чародей.
— А чем это ты поишь меня, о Мудрец Белых Облаков? — шутливо перевел выездной следователь опасную беседу в иное русло.
— Соломоцвет двузубый, клей из оленьих рогов, — думая о своем, машинально ответил Железная Шапка, — ветви коричного дерева, щит черепахи, кардамон, пион светлый, пророщенные зерна проса...
Тут он опомнился и замолчал, а судья Бао поспешил отхлебнуть из выданной ему чашки, хотя перечисленные компоненты не вызвали у него особого доверия.
Наконец Лань Даосин расслабился, бросил бесформенный кусок воска обратно на чурбан и, усевшись на циновку, приготовился терпеливо слушать.
— Для начала хочу попросить прощения, что в очередной раз обеспокоил тебя, святой Лань, — начал судья, прихлебывая терпкую горячую настойку, оказавшуюся удивительно приятной на вкус. — Мало того, что всякий раз помогаешь ты мне, как, например, только что облегчил мои телесные страдания, — так я, недостойный, снова обращаюсь к тебе за содействием. И не за таким, которое ты уже оказал мне, а за другим, куда более существенным! Смею ли я надеяться...
— Надеяться — смеешь. Говори.
Реплика даоса прозвучала столь неожиданно, что судья на мгновение сбился, потеряв нить своих мыслей.
— Хорошо, уважаемый Лань, я ценю твое время и потому постараюсь быть кратким, — проговорил он, быстро справившись с собственным замешательством. — Ты слышал о недавнем нападении на принца Чжоу и его охрану?
— Только глухой мог об этом не услышать, — проворчал даос. — Но все это суета, не интересующая бедного отшельника. Особенно сейчас, когда в мирах Желтой пыли творятся куда более любопытные вещи...
— И тем не менее позволю себе обратить твое внимание на некоторые особенности нападения. — Судья Бао был вежлив, но тверд, и Лань Даосину пришлось выслушать краткую историю этого действительно удивительного дела в изложении судьи Бао.
И впрямь:
Я знаю —
Змеи впереди меня
И яростные тигры
Позади.
Дверь в ад уже открыта —
Заходи
И окунись
В неистовость огня.
Лань Даосин выслушал.
Подумал немного, ничего не сказал и налил гостю еще полчашки своей настойки, от которой Бао действительно чувствовал себя значительно лучше — особенно сидя в лохани с медленно остывающей водой.
Выездной следователь истолковал намек правильно, отхлебнул глоток и продолжил.
— А слышал ли ты, светоч Дао, о бесславно погибшей тигровой орхидее цзюйжэня Туна? — задал он в достаточной мере риторический вопрос, после чего снова принялся рассказывать.
Лань Даосин выслушал и это повествование. По его отрешенному лицу невозможно было выяснить, заинтересовало ли мага услышанное хоть в малейшей степени.
— Ну а теперь я позволю еще немного испытать твое терпение, святой Лань. И поведаю тебе, к каким выводам я пришел, расследуя эти два преступления, которые на самом деле кажутся мне звеньями одной очень длинной цепи.
Маг благосклонно кивнул, давая понять, что отнюдь не против узнать, к каким же выводам пришел судья.
«Интересно, хоть чем-то тебя пронять можно? — подумал судья Бао. — Ну ничего, главный-то подарок я приберег под конец!»
Рассказ Судьи Бао, или Отрывок из «БЕСЕД В ЛОХАНИ», составленных через десять с лишним лет после описываемых событий даосским отшельником Лань Даосином
— Так вот, в обоих происшествиях — казалось бы, внешне ничем не связанных, — есть общая суть. И не только их кажущаяся нелепость и бессмысленность; не только то, что в обоих случаях преступники, исполнив задуманное, покончили счеты с жизнью, хотя и этого достаточно, чтобы предположить наличие некоей внутренней связи между случившимся в разное время и в разных местах. Главное не это: оба происшествия косвенно связаны с принцем Чжоу! Безумная женщина, одержимая неведомо каким духом, силой прорывается к кровнородственному вану — но вместо брата Сына Неба убивает собачку его любимой наложницы, после чего перерезает себе горло! В результате сиятельный Чжоу-ван мгновенно охладевает к своей недавней фаворитке. Конечно, лишившаяся чувств Сюаньнюй Беспорочная, с искаженным от страха лицом, залитым чужой кровью, и с дохлой собачонкой на груди, — далеко не самое приятное зрелище! Особенно когда принц привык видеть в наложнице утонченную поэтическую натуру, чуждую земной грязи как в прямом, так и в переносном смысле! И тут — с небес да в отхожую яму, как метко выражаются простолюдины...
