Водились тут и хищники. Огромный петух весьма устрашающего вида однажды вспорхнул на плиту рядом с кастрюлей и под стенания голодного семейства неторопливо закусил гречневой кашею с мясом. А еще как-то раз молодожены, которые приехали в тупоносом микроавтомобиле, проснулись в нем среди ночи от того, что началось землетрясение. Пол ходил ходуном, рессоры скрипели, плохо закрепленные стекла звякали, ужас повсеместно царил в округе — а потом оказалось, что виной всему было ведерко с очистками, до которого жаждал ныне дорыться здоровенный боров.
Надо всей панорамой висел в воздухе незримый плакат: «Грязь убивает бактерию». Ну, единственный, кто этим огорчался, — мой Сали. Бактерии ведь тоже жить хочется!
Блаженство на грани риска и обнаружения длилось и подогревалось необыкновенными приключениями совсем иного рода. Однажды к нам прибилась любопытная компания. Некий дядя, который двадцать пять лет назад проездом получил от местного роддома младенчика, в память этого тайно закопал под одной из рыночных шелковиц бочонок юного домашнего вина — и вот рука Господня! Никто его не приголубил за все эти годы! Вино и не подумало ни скиснуть, ни прогоркнуть, ни выпасть в осадок! По сему поводу старый хозяин закатил пир, на котором все мы, страннички, включая Агнию, блаженно напились. Хотя нет: Сали вызвался быть виночерпием, а такое дело требует ясной головы и трезвых рук. Мозги и у нас были как алмаз, а вот конечности отяжелели и вросли в землю. Весь мир вокруг показался нам исполненным стройной гармонии, подобно церковному хоралу: заходящее солнце, переливчато-алое, глубокое небо с редкими звездами, каждая величиной с белую тутовую ягоду, темные холмы, светлые дома и уныло-торжественные кипарисы вдоль улиц. Вино все не иссякало в наших посудинах, я даже подумывал, не плеснуть ли его Дюранде за капот, но побоялся короткого замыкания.
И все были чудо как красивы: заросший волосом хозяин в пляжных шортах, его сын и именинник в плавках, ковбойке и роскошных усиках, их верная жена и мать, что из соображений скромности напялила поверх бикини нижнюю сорочку с кружевами, такую же пышную и розовую, как и она сама, юнцы и девицы, отцы семейств и их дряхлые предки, пустившиеся в свою последнюю авантюру…
Старик хозяин и меня подбил на авантюру — уехать вместе с ними и еще с кое-какими избранными семействами, чтобы сгруппироваться в почти что официальном месте. Его стражи кормились за счет взяток, которые они иррегулярно получали с новоприбывших. Поэтому здесь наличествовала культура: нужное место, такое пахучее, что после него добрых полчаса приходилось выветриваться под сквозным зюйд-вестом, и лесенка к реке, довольно глубокой, смирной и плавнотекущей. Жидкость в ней была вполне пригодна к употреблению вовнутрь, хотя скорее в качестве еды, чем питья. Смирение же не далее как этой весной обернулось кое-чем противоположным. Таяние ледника в верховьях нагнало в реку лишнюю воду; она вспучилась и понесла с такой силой и прытью, что взломала бетонный парапет и потопила парочку юных полицейскаутов, имевших здесь тренировочный лагерь. Под его вывеской мы, по слухам, и существовали так безбедно — пока наверху не спохватятся. Поставленные же торчмя плиты парапета здешний народ использовал для сушки белья и прочих сходных надобностей.
Пока мы сидели у реки, начался август, обрушились дожди, которые шли три дня и три ночи без передыху. Река поднялась до верхней ступени лесенки, и движение ее потяжелело. Мы втроем закрылись в Дюранде, снова распластав сиденье во всю ширь. Питались мы красной рыбой и печеньем из моего особого запаса и точили бесконечные лясы, время от времени отвинчивая окошко вниз, чтобы выплеснуть некое ведерко, или приоткрывая дверцу для Агнии, которой стало совсем невтерпеж. Дождик исправно смывал все следы, как в хорошем детективе.
Наконец, погода утихомирилась, хотя тучи еще гуляли вовсю. Мы выбрались наружу и вдоль по высокому берегу направились к большой воде. Здесь было людно, как на главном проспекте мегаполиса; толпы не просыхающих и отупевших от долгого осадного сидения дикарей слонялись взад-вперед. Внезапно Сали поднял голову, а собака прижалась к нашим ногам: снизу от реки доносился гвалт. Я вгляделся. По воде, отчаянно хлопая крыльями, плыла дикая утка — она, похоже, не могла или боялась взлететь — а близ воды по песку гикая и бросаясь в нее голышами, от чего птицу то и дело окатывало фонтаном, неслось развеселое стадо полуодетых мужиков и баб.
Сали сдвинул бровки, лицо его помрачнело. У меня самого в нутре заныло — так остро почувствовал я, как ему невмоготу, вот-вот сорвется. Хоть бы отвлечь его на что-то другое, разрядить гнев, который назрел у него в душе… Пусть случится событие, что отпугнет ораву от ее добычи, взмолился я про себя кому-то незнакомому. Сделай!
— Эй, гляньте-ка на море, — громко сказал рядом с нами пожилой человек местного вида. — Смотри, что делается, — смерчи идут.
Из дальней брюхоногой тучи выступили и погрузились в соленую воду три черных отростка, еще один был подобран под ее живот.
— Воду сосут, гады, — старик сплюнул. — Теперь если пойдут в верховье — здеся почище весеннего все затопит. А то и прям на наши головы опорожнится.
Народец примолк и отрезвел. Кряква под сурдинку дошлепала до моря и куда-то канула, должно быть, в свое гнездо под береговым срезом.
Сразу после того все стали спешно расходиться по экипажам; кое-кто уже застучал кольями от палаток и рамами раскладушек, а то и дал команду от винта. Я это дело ох как понимал: речка протекала под дну большого оврага, и если пойдет поток, на склоны так просто не выбросишься, силы обычного мотора не хватит. И вообще сообразить не успеешь.
— Наделал ты дел, — укоризненно сказал я мальчику.
— Почему я? Мне показалось, что это ты, Джош. Как и тогда, под мостом. Ты ведь сильный.
— Не мели глупостей. Это ж никакой человеческой силы не хватит, чтобы развалить мост или притянуть стихийное бедствие.
К концу дня смерчики вроде бы подвинулись ближе, Мы трое слонялись по берегу и глазели на них. За нашей спиной шли судорожные и уже тотальные приготовления к отъезду: стягивались тросом багажники, разгонялись моторы, Большинство к этому времени удрало, включая наших приятелей по несчастью.
— Их сейчас Бдительные повяжут одних за другими, как курей, — вслух подумал я. — Глаз у них наметанный на человеческий переполох.
— Пограбят, набьют физиономию, наложат штраф — и выпустят до следующего сезона, чтобы шерстка отросла, — рассудил Сали. — Беда невелика. Или ты имеешь в виду, что нам троим так легко не отделаться?
