— Скажи-ка мне вот что, Ян, но сперва подумай хорошенько, чтобы тебе не ошибиться с ответом: ходил ли сир Ив к мессе и видел ли он Господа?
— А что мне хорошего будет, если я отвечу правду? — дерзко спросил Ян.
О чем-то капеллан и сам заранее догадывался, а что-то снизошло к нему как наитие, потому что он обещал:
— Я научу тебя разбирать и рисовать буквы, и ты сможешь читать и писать, если захочешь и будешь усерден.
Ян аж побелел, и вся спесь от него сразу убежала, запряталась в углу, скорчилась там и задрожала.
— А разве такое возможно, чтобы я научился буквам? — тихо спросил Ян.
— Это для кого угодно возможно, кроме слепцов и слабоумных, а у тебя к тому есть расположение, — сказал капеллан. — Отвечай теперь на мой вопрос и берегись: если ты солжешь, я научу тебя буквам неправильным!
— Сир Ив де Керморван почти каждый день, что находился в Ренне, был у мессы и не раз он встречал Спасителя, и было ему назначено такое же испытание после победы над сиром Враном, и Спаситель не отвратился от сира Ива. Это возвестили от имени архиепископа Рено, да удержит святой Гвеноле его душу в своем кошельке, который носит у пояса!
— Разве у святого Гвеноле есть кошелек у пояса? — удивился капеллан.
— У нас в Керморване — нет, и в Ренне — тоже нет, а вот в Нанте, сказывали знающие люди, есть такой кошелек, — ответил Ян.
С того дня капеллан начал учить его буквам, и Ян перестал спокойно спать: каждое мгновение виделись ему завитки, исполненные глубокого смысла, например — «а», «о» или «з»…
* * *
Эсперансу не давал покоя рассказ Неемии, и скоро уже капитан ни о чем другом думать не мог, как только о корриган и ее освобождении.
Неемия сказал, что отнес корриган на своих плечах к ручью и там, по ее просьбе, оставил. И Эсперанс тоже отправился к ручью.
Быстрый поток бежал, то скрываясь среди снега и жухлой травы, то вдруг посверкивая на поверхности. Здесь было светло; кусты, облепленные снегом, тянули ветки через русло. Они гнулись к земле, образуя над ручьем множество округлых арок, и вода протекала под ними, казалось, с особенным весельем, заворачиваясь на бегу в десятки крохотных водоворотиков.
Еще никогда, ни разу за все те годы, что минули со дня расставания, Эсперанс не различал след своей корриган так отчетливо. Он присел на корточки, рассматривая снег и траву, протыкающую мягкий сугроб. Вот здесь лежала корриган, набираясь сил. Здесь она провела несколько дней. Он закрыл глаза, и тотчас Гвенн предстала ему. Тонкое в кости, исхудавшее существо, одетое длинными красными волосами. Не рыжими, как изредка встречается у людей, а ярко-красными, как мясо. Ее глаза были широко распахнуты и не моргали; в них отражался весь мир разом. Зрачки ее вместили в себя луну и звезды; видны в них были и сухие листья, бесплодно задержавшиеся на ветках, и ручей, живая серебристая змея; и быстрые силуэты пролетающих птиц… И каждое облако, проплывающее в вышине, отбрасывало на них свою тень.
Ее тело оставалось неподвижным; ни снег, ни ветер не могли заставить ее даже вздрогнуть — напротив, она набиралась сил от каждого порыва ветра, от каждой пригоршни холодной влаги с небес.
А потом ее обнаружили крестьяне. Это случилось здесь же, на берегу ручья. Сперва это были дети — двое мальчиков, братья. Младший был весь в соплях и с болячкой в углу рта, но веселый и, если отмыть, хорошенький; старший так и лопался от чувства собственной значимости, а лицо у него было рябое.
Стоя там, где долгое время пробыла его возлюбленная, Эсперанс обрел способность смотреть ее глазами. Должно быть, она оставила после себя эти картины подвешенными в воздухе. Корриганы иногда поступают так, когда хотят передать весть о себе.
Младший вдруг остановился и схватил за руку старшего.
— Там кто-то есть! — прошептал он, показывая на высокую траву.
Старший нахмурился.
— Вечно тебе мерещится!
— Нет, — настаивал маленький мальчик, — там кто-то лежит… Оно нас видит.
Теперь и старшему стало не по себе.
— Подожди-ка здесь, — бросил он и осторожно стал пробираться к зарослям. С каждым шагом он все отчетливее ощущал на себе пристальный взгляд, однако, поскольку меньшой брат все время видел его, не хотел показывать страха.
Он присел на корточки, раздвинул траву руками… С земли, наполовину занесенная листьями, смотрела на него корриган. Будь она человеком, мальчик, не усомнившись ни на мгновение, принял бы ее за знатную даму. Но в том-то и заключался страх, что она явно принадлежала к потустороннему миру. Красные пряди, разметавшись, прилипли к земле. Иней покрывал их, снежинки блестели вокруг ее лба. Искаженный образ ручья, тени птиц и деревьев, влага, исторгнутая ветром, — все это мальчик увидел в неподвижных расширенных зрачках корриган. А затем, к своему ужасу, он заметил там и собственное отражение.
Она не обращала никакого внимания на людей. Просто лежала и смотрела. И вдруг слегка повернула голову, и губы на ее узком лице дрогнули.
Мальчик испустил сдавленный вопль и бросился бежать. По дороге он споткнулся о своего брата, и малой, не поняв, в чем дело, перепугался еще больше, чем старший; оба, завывая, понеслись прочь.
Гвенн знала, что теперь сюда непременно придут люди. И не дети, которых легко отпугнуть, а взрослые, встревоженные рассказом мальчиков. Они явятся большой толпой, вооруженные вилами и кольями, чтобы собственноручно разделаться с нечистой силой, которая заползла на берег их ручья.
Гвенн решила покинуть свое убежище. Немало времени провела она в мире людей и многое успела узнать о них. Например, теперь она знала, что по-настоящему договориться можно лишь с одним человеком; если людей двое — задача усложняется вчетверо, если их трое — дело становится почти невозможным; а при виде толпы следует обращаться в бегство.
С корриганами дело обстоит совершенно иначе. Корриганы никогда не собираются «толпой». Разумеется, могут сойтись вместе и пять, и десять, и даже двадцать корриганов, но в любом случае каждый останется отдельной личностью с собственным мнением и собственным представлением о правильном и неправильном, а оно у корриганов бывает весьма причудливым. Люди же, соединившись в толпу, изменяются коренным образом. Гвенн доводилось видеть, как милые и спокойные женщины в толпе оборачиваются разъяренными ведьмами, а потом как ни в чем не бывало возвращаются в исходное состояние, и происходит это без всякого для них ущерба.
Многие корриганы не знают об этом свойстве человеческой натуры и, меряя других по себе, попадают впросак. Но Гвенн не собиралась дожидаться, пока это произойдет с ней. И она пошевелилась — впервые за долгое время.
