Там не было ни окон ни ламп, свет проникал в сводчатую палату единственно либо сквозь дверь, либо с двух витых лестниц. Пустые короба и бочки беспорядочными кучами разбросаны у стен. Он ещё только решал какой из балкончиков выбрать для стрелковой позиции, как услыхал приближающиеся к двери голоса. Он быстро втиснулся боком в узкий промежуток за штабелем коробов, ойкнул, когда загнал в локоть болезненную занозу, как раз вовремя вспомнил о свойм ящике с инструментом и подпихнул его к себе ногой. Мгновением позже дверь, взвизгнув, отворилась и шаркающие башмаки вошли в комнату. Люди кряхтели словно страдали под тяжким гнётом.
— Клянусь Судьбами, тяжёлый!
— Ставим сюда! — Шумный грохот и скрежет металл по камню. — Сволочная хрень.
— Где ключ?
— Вот.
— Оставляй в замке.
— И захрен, ё-моё, нужен замок с торчащим в нём ключом?
— Чтоб не создавать помех, балда. Когда мы вынесем сраный сундук отсюда на показ трём тыщам человек и его светлость прикажет открыть его, я не хочу смотреть на тебя и спрашивать где ключ, чтоб ты ответил, что где-то, блядь, его проебал. Усёк мою мысль?
— Резонно.
— Здесь ему спокойнее, в заколоченной комнате с дюжиной стражников у дверей, чем в твоих дырявых карманах.
— Ты меня убедил. — Послышался негромкий лязг металла. — Вот. Доволен?
Пара комплектов шагов устучала прочь. Прозвучал тяжёлый глухой удар захлопнувшейся двери, щелчки поворачиваемых замков, скрип засова. И тишина. Морвеера запечатали в комнате с дюжиной стражников снаружи. Но такая малость не поразит страхом человека его исключительной силы духа. Когда настанет момент спасаться, он спустит шнур с одного из балконов и будет уповать на то, что сможет слинять пока все глаза сосредоточены на захватывающей кончине Рогонта. С величайшим тщанием избегая новых заноз, он ужом выполз из-за клетей.
Здоровенный сундук стоял посреди палаты. Сам по себе произведение искусства, выполненный из композитного дерева, окован накладками ажурного серебра, отсвечивающего в полумраке. Ясно как в небе он содержит нечто великой важности для предстоящей церемонии. И раз уж судьба снабдила его ключом…
Он встал на колени, плавно повернул его в замке и мягко, одними пальцами откинул крышку. Поразить человека с опытом Морвеера дело не простое, но вот он широко разпахнул глаза, челюсть отвисла и на лбу защипало от пота. Жёлтое свечение золота почти что согревало кожу, но всё ж его реакция содержала нечто большее, чем высочайшую дань красоте, символической значимости или даже несомненной ценности находящегося пред ним предмета. Что-то поддразнивало его, на задворках сознания…
Вдохновенье ударило молнией, заставив вздёрнуться дыбом каждый волосок на теле. Идея, исполненная настолько искромётного блеска, и при этом настолько пронзительной простоты, что он ощутил перед ней почти что ужас. Великолепная дерзость, чудесный расчёт, идеально уместная ирония. Хотелось бы только, чтобы Дэй дожила и оценила его гениальность.
Морвеер спустил скрытую задвижку в своём ящике работяги и снял лоток с плотницким инструментарием, обнаруживая бережно сложенную шёлковую рубашку и вышитый камзол, в которых он собирался уходить. Под ними лежали его настоящие инструменты. Он аккуратно натянул перчатки — дамские перчатки из тончайшей ягнячьей кожи, чтобы сопротивление материи как можно меньше мешало проворной работе его пальцев — и потянулся к коричневой стеклянной баночке. Он доставал её с некоторым трепетом, ведь в ней содержался контактный яд его собственной разработки, который он назвал Препарат Номер Двенадцать. Больше не будет повтора ошибки с канцлером Соториусом, ибо эта отрава столь смертельна, что даже сам Морвеер не смог развить к ней ни малейшего иммунитета.
Он осторожно открутил крышку — всегда первый делом убедись — и, взяв кисть живописца, приступил к работе.
Коска протискивался по тоннелю, спина и колени дико ломили от согнутой почти пополам позы. Прерывистое дыхание эхом отдавалось в застойном воздухе. За последние несколько недель он чрезмерно пристрастился к занятиям не более напряжным, чем сидеть сиднем и работать лишь челюстями. Он молча поклялся каждое утро делать зарядку, наверняка зная, что ни за что не сдержит клятвы даже до завтра. Всё равно, лучше дать обет и никогда его не исполнить, чем даже не утруждать себя клятвой. Не правда ли?
Его волочащийся меч скрёб по земляным стенам. Надо было оставить там проклятую штуку. Он нервнозно вглядывался в поблёскивающую дорожку чёрного порошка, змеёй уползавшую в тень. Лампу он держал так высоко, как только можно, несмотря на то, что она сделана из толстого стекла и увесистого чугуна. Открытое пламя и гуркский сахар — дурные соседи в замкнутом пространстве.
Впереди он заметил дрожащий свет, услышал звуки чей-то одышки и узкий проход разверзся в камеру, овещаемую парой мерцающих ламп. Она была размером с просторную спальню, стены и свод из утрамбованой земли и иссеченного камня поддерживала сомнительная на вид сеть из бруса и бревен. Более половины комнаты, или вернее пещеры, занимали большие бочки. На боку у каждой краской написано единственное гуркское слово. Коскин кантийский не простирался далеко за пределы заказа выпивки, но он распознал символы обозначающие огонь. Сезария тёмной громадой виднелся во мраке. Длинные шпагаты седых волос спадали на лицо, капли пота сверкали на чёрной коже, пока тот напрягал силы, возясь с бочонком.
— Пора, — сказал Коска, глухо выронив слово в мёртвый подгорный воздух. С огромным облегченьем он потянулся. Кровь ударила в голову и закружила. Он качнулся вбок.
— Стой! — пронзительно завопил Сезария. — Что ты вытворяешь с лампой, Коска? Искра не туда и мы оба полетим на небеса!
— Нет причин для волнений. — Он восстановил контроль над ногами. — Я не религиозен, но очень уж сомневаюсь, что кого-то из нас пустят на небо.
— Значит, полетим в ад.
— Вот это вот вероятнее.
Сезария хрюкнул, крайне осторожно придвигая последнюю бочку вплотную к другим. — Все остальные снаружи?
— Должно быть они уже в траншеях.
Здоровяк вытер руки о рубашку, всю в саже. — Тогда мы готовы, генерал.
— Отлично. Эти последние несколько дней поистине еле ползли. Учитывая, как мало у нас времени, настоящее преступленье, что человеку приходится скучать. Когда ты лежишь на смертном ложе, те впустую потраченные недели ты будешь проклинать пуще самых ужасных ошибок.
— Надо было сказать, что ты не занят ничем неотложным. Мы бы тебя пристроили — помог бы копать.
