— Мое настоящее имя вызовет меня из бездны, если я упаду в нее, — с торжеством объявила корриган. — Оно заставит меня явиться к человеку и сделать то, о чем он попросит. Однажды я отдала мое имя солдату, а он забыл его.
— И правильно сделал, — шепнул Алербах.
— Почему ты спас меня? — напустилась на него корриган, как будто была этим рассержена.
— Мне так захотелось.
— Ты любишь меня?
— Если захочешь.
— Ты разлюбишь меня?
— Если мне надоест.
— Скажи, мы когда-то встречались?
— Я не помню. А ты?
— Я тоже не помню, — призналась корриган. — Но ты похож на того человека, которого я спасла от смерти и полюбила.
— Зачем же ты с ним рассталась?
— Ты глуп, Евстафий Алербах, Евстафий Алербах, Евстафий Алербах. Глупее тебя может быть только еще более глупый солдат! Он был мужчиной, а я женщиной, он был человеком, а я — не всегда, у него, как мне вспоминается, были светлые волосы, а мои красны, как ночь. О чем еще можно рассуждать?
— Ночь не красна, — сказал Евстафий.
— Это если нет пожаров, — быстро возразила корриган. — Если не горят в гавани корабли, если не летят по небу дьявольские облака.
— Ты хотела бы отомстить за себя? — спросил Евстафий. — И если да, то кому — вероломному солдату или злым крестьянам? Я мог бы устроить для тебя и то, и другое.
Она удивленно подняла брови.
— Я хотела бы выпить вина, — сказала она. — На твоем корабле есть вино? А с тем солдатом мы пили сидр.
Евстафий закричал:
— Слуга! Черномазый бездельник! Принеси сидра!
Пришел слуга, все тот же, с одутловатым бледным лицом. Он подал сидр в кувшине и сказал:
— Лишь бы нажраться да ничего не делать! Дрянь вы, а не капитан, между нами говоря.
Евстафий запустил в него тяжелым браслетом, но браслет прошел сквозь тело слуги, не причинив тому ни малейшего вреда.
— Кстати, — добавил слуга, — теперь вот она — капитан. Ребята между собой посовещались и решили, что женщина, да еще нечеловеческого племени, будет самое то.
— Мне нравится! — обрадовалась корриган.
Она уселась на палубе, красиво расположив юбки, чтобы они образовывали глубокие складки, а Евстафий положил голову ей на колени. И она стала пить сидр и лить в раскрытый рот Евстафия, а потом они поцеловались, и она сказала:
— Наконец-то я нашла тебя.
Она была прохладной, жемчуг в ее волосах катился по щеке Евстафия, а от ее кожи пахло яблоками.
— Я не знал тебя раньше, — прошептал или подумал он.
Она ответила:
— Не имеет значения, кто ты — тот ли самый или другой такой же…
— Жестокое рассуждение, — теперь уж точно подумал, а не произнес вслух Евстафий.
Но корриган услышала и ответила, тоже в мыслях:
— Поверь мне, нет никакой разницы. Существует только моя любовь, а ведь известно, что Аргантель любила солдата. В моей любви важна только я. К тому же я узнала тебя, хоть ты меня и забыл. На корабле мертвецов и не такое может случиться.
— Аргантель, — пробормотал Евстафий. — Вот как тебя зовут. Аргантель.
— Куда плыть, капитан? — спросил хриплый голос.
— В Кале! — ответила Аргантель. — Мы идем в Кале.
И корабль растворился в тумане.
* * *
Зима была на исходе; бурное море отчаянно билось о берег, как будто пыталось возвратить себе былые владения и негодовало на препятствие, мешающее разлиться по всей земле и поглотить ее. Снег оползал с обрыва и, встречаясь с волнами, вновь превращался в воду. Ив подолгу стоял на берегу, ни о чем не думая и ничего не ожидая.
Ближе к весне придет корабль с зерном: Неемия заключил для Ива выгодную сделку с одним торговцем из Англии. Ив не ждал этого корабля и даже почти не вспоминал о нем; всему свой черед. Сейчас он просто сживался с собой, новым — вернувшимся в мир людей из мира войны и мира корриганов. Он привыкал быть сиром де Керморваном, человеком, от которого зависят десятки других людей. Он привыкал и к тому, что намерения, побуждения и почти все тайные мысли окружающих были для него явными.
Ив ничего не чувствовал, кроме покоя, и покой этот был так глубок, что Ив не замерзал на берегу моря даже во время сильных ветров.
А вот Эсперансу было холодно, и он кутался в огромный меховой плащ.
Подолгу сидели они рядом на морском берегу и молчали. Волны прибегали, разбивались о берег и отползали, побежденные; песок шипел им вслед и тянулся взбаламученным языком.
И однажды вместе с волной пришло имя — откуда-то очень издалека, из туманов, заволакивающих горизонт. Его услышали оба, Ив и Эсперанс.
Кто-то отчетливо произнес в туманах:
— Аргантель.
Ив смолчал, а Эсперанс повторил, сперва тихо: «Аргантель…», а затем громовым голосом:
— Аргантель!
Имя корриган заполнило мир, от одной скалы до другой, — всю бухту. Заметавшись между скалами, имя это упало в воду, и волны побежали рябью, торопливо подбегая и тотчас прячась под мантию необъятной водной толщи.
— Да, вот так ее и звали, — проговорил Эсперанс. Он встал, ветер дергал плащ на его плечах, бил его по скулам, как разъяренная женщина — наотмашь, со слезами: соленые брызги прилетали и размазывались по щекам Эсперанса.
— Аргантель, — в третий раз произнес Эсперанс. — Ее настоящее имя. Вы знали ее как Гвенн. Много лет назад я потерял ее.
— Мы оба ее потеряли, — тихонько поправил сир Ив.
Волны теперь кричали, пена на их гребнях вскипала и рассыпалась, и казалась снегом и инеем, сковавшим волосы корриган.
— Ты окликнул ее трижды, но она не отозвалась, — сказал Ив. — Может быть, ты неправильно вспомнил ее имя?
— Она отдала его другому, — ответил Эсперанс, — вот почему она не слышит меня. Влюбленные корриганы бывают глухи. А может быть, она считает, что он — это я.
— Но ведь ты — это ты, — возразил сир Ив. — И полагать иначе было бы серьезным заблуждением.
— Я в этом не уверен.
— Почему?
— Таких, как я, — не один только я.
— Неужто?
— Да. Несколько — как минимум. Может быть, даже пятеро.
— Но ведь ты — чудовище!
— Чудовища плодовиты. У меня наверняка есть двоюродные братья. И все они в состоянии заменить меня в сердце корриган.
— Ты одновременно и солдат, и разбойник, и монах.
— Встречается часто.
— В сочетании?
— В сочетании и вариациях, — твердо произнес Эсперанс. — Последовательность не имеет значения. Учитывая, что время завивается наподобие улитки.
— А я-то думал, что корриган в состоянии любить только одного человека!
— Только одного — да, но в ее представлении, а не в нашем. Если фея полюбила солдата, мой добрый господин, запомните: она не станет разбираться, тот ли самый это солдат или какой-то на него похожий. Она ведь видит нас не глазами.
