Рогонт безотрывно глядел на Монзу и она глядела в ответ, такая же застывшая, беспомощная как тогда, когда смотрела как умирал Бенна. Он открыл рот, поднял к ней руку, но не смог даже и выдохнуть. Его лоб, под подбитым мехом ободом короны, покраснел, будто от раздражения.
Корона. Они все прикасались к короне. Её взгляд упал на правую руку в перчатке. Все, кроме неё.
Лицо Рогонта исказилось. Он сделал шаг. Щиколотка подвернулась и он упал вперёд лицом, выпученные глаза невидяще покосились набок. С головы с треском соскочила корона, разок подпрыгнула, выкатилась по мозаичному помосту на край и загремела вниз, на каменные плиты. Кто-то из присутствующих издал одинокий, режущий уши вопль.
Со свистом ухнул падающий противовес, раздался грохот досок и тысяча певчих птиц взлетела из скрытых по краям чертога клеток, прекрасным, щебечущим вихрем поднимаясь в ясную ночь.
Всё как и планировал Рогонт.
За исключением того, что из шести мужчин и женщин, предназначенных объединить Стирию и положить конец Кровавым годам, в живых осталась лишь одна Монза.
Трясучка получил отнюдь не мало удовлетворения от того факта, что великий герцог Рогонт умер. Может стоило сказать король Рогонт, только сейчас совершенно всё равно, как ты его ни назови, и эта мысль раздвигала трясучкину ухмылку её чуть-чуть шире.
Можно быть какой угодно великой личностью, покуда ты жив. От этого ничего не поменяется ни на горошину, раз ты вернулся в грязь. А всего-то такая крохотныя мелочь. Может произойти в любой прекрасный день. Старый приятель Трясучки бился все семь дней на Высокогорьях и не получил ни царапины. Укололся о колючку, покидая долину следующим утром, подцепил загноение ладони и умер в бреду через пару ночей. Никакого смысла. Никакого урока. Кроме, может, что надо держаться подальше от колючек.
Но с другой стороны благородная гибель, какую, например, завоевал Рудда Тридуба, когда ведя в бой принял смерть с мечом в руке — тоже ничуть не лучше. Может люди и споют о ней песню, невпопад, когда напьются, но для того кто умер смерть есть смерть, одна для всех. Великий Уравнитель, так её называют горцы. Делает равными вождей и нищих.
Все великие амбиции Рогонта теперь прах. Его власть была туманом, её развеял утренний ветерок. Трясучка, не более чем одноглазый убийца, не годящийся лизать сапоги будущему королю, этим утром несоизмеримо его превосходил. Он всё ещё отбрасывал тень. Если тут и был урок, то такой — надо брать всё что можно, пока ещё дышишь. В земле нет наград, а только тьма.
Они верхом въехали по туннелю во внешний двор Фонтезармо, и Трясучка длинно, протяжно присвистнул.
— Они нехило поработали за строителей.
Монза кивнула. — Уж по крайней мере за сносчиков. Видать подарочек Пророка оказался в масть.
Страшное оружие, этот гуркский сахар. Огромный отрезок стены левее них исчез, башня на дальнем конце накренилась дальше некуда, вверх взбегали трещины. С виду она готова в любой момент навернуться с горы вслед за остальным. Несколько кустов без листьев цеплялись за зазубренный край утёса, где до этого была стена, хватаясь шипами за воздух. Трясучка прикинул, что там были сады, но огненные заряды, что катапульты швыряли последние недели, превратили его в основном в выжженую плешь, расколотые пеньки и вывороченную грязь, всю залитую и размазанную вчерашним ночным дождём.
Каменистая тропа вела сквозь гущу этого месива, между полудюжины застоявшихся фонтанов и выше, к чёрным вратам, по прежнему запечатанным намертво. Несколько перекрученных фигур валялись подле каки-то обломков, ощетинившись стрелами. Мертвецы у подпалённого тарана. Изучая бойницы наверху, тренированный глаз Трясучки выхватил копья, луки, блёстки брони. Видать внутренняя крепость до сих пор стойко держится и герцог Орсо поди плотно ею укутан.
Они объехали большую кучу сырых холстин, придавленную камнями, в складках собралась дождевая вода. Проезжая мимо Трясучка разглядел торчащие с одного конца сапоги, несколько пар босых грязных ног, всё в каплях мороси.
Похоже один из бойцов Вольфера был новобранцем, он побледнел, заметив тех мертвецов. Странно, только его расклеевшийся вид всего лишь натолкнул Трясучку на размышления — а когда же он сам привык вольготно себя чувствовать рядом с трупом-другим. Для него они стали лишь предметами обстановки, значащими не более расколотых пеньков. Потребуется большее, чем труп-другой, чтобы испортить этим утром его хорошее настроение.
Монза натянула поводья и слезла с седла.
— Спешиться, — рыкнул Вольфер, и остальные последовали её примеру.
— А почему некоторые босиком? — Парнишка всё ещё таращился на мёртвых.
— Потому что у них была добрая обувь, — произнёс Трясучка. Парень покосился на собственную кожаную обувку, потом на те мокрые голые ноги, потом накрыл рот ладонью.
Вольфер, подмигнув при этом Трясучке, хлопнул пацана по спине, отчего тот зашуганно вздрогнул. Похоже новичков одинаково дразнят во всём мире. — В сапогах или без сапог, разницы нет, когда тебя убьют. Не переживай мальчуган, со временем свыкнешься.
— Да вы что?
— Если повезёт, — сказал Трясучка, — ты перед этим ещё успеешь пожить.
— Если повезёт, — сказал Монза, — ты перед этим ещё успеешь найти другое занятие. Ждите здесь.
Вольфер кивнул. — Ваша светлость. — А Трясучка наблюдал, как она протискивается сквозь обломки и исчезает.
— В Талинсе у неё всё схвачено? — пробормотал он.
— Надеюсь, — буркнул иссечённый шрамами сержант. — Наконец-то потушила пожар. Заставила нас договориться с бандитами Старого квартала — они приглядят за делами недельку, а мы за это не будем приглядывать за ними весь следующий месяц.
— Видать что-то неспроста, раз приходится просить ворьё наводить порядок.
— Вся эта жизнь шиворот-навыворот. — Вольфер сощурился на внутреннюю стену. — На той стороне мой прежний хозяин. Человек, за которого я провоевал целую жизнь. При нём никто не бунтовал.
— Хочешь оказаться там, с ним?
Вольфер, помрачнев, отвернулся. — Я хочу чтобы он победил в Осприи, и выбирать не пришлось бы вовсе. С другой стороны я хочу, чтоб моя жена не еблась с пекарем, когда я три года назад воевал в Союзе. Хотеть не вредно.
Трясучка ухмыльнулся и постучал ногтём по металлическому глазу. — Факт.
Коска сидел на походном стуле, в единственной относительно нетронутой части садов, и наблюдал за пасущейся на росистой траве козой. Было что-то странно умиротворяющее в её постепенном, неуклонном продвижении через последний ошмёток газона. Вихляние её губ, скромное откусывание по чуть-чуть, мелкие шажки, которые кропотливо раз-за разом вскоре выбреют всю эту лужайку до колючей щетины. Он засунул в ухо кончик пальца и подвигал им туда-сюда, пытаясь изгнать смутный звон, что по всё ещё таился на краю слышимости. Тот упорствовал. Он вздохнул, поднял фляжку, услышал шаги скребущие по гравию и приостановился. К нему шла Монза. Она выглядела донельзя изнурёной, плечи ссутулились, рот скривился, глаза провалились в тёмные ямы.
