— Как это ни назови, но ты могла получить то, что хотела, на прошлой неделе, или на позапрошлой. На позапрошлой неделе я сам просил тебя об этом. Я хотел тебя.
— Это было слишком рано, — прошептала она.
— А теперь слишком поздно, — сказал он, ненавидя свой грубый тон, но не в силах смягчить его. Он еще трясся с головы до ног от желания.
— Что ты собираешься делать?
— Все в порядке. До свидания, Ларри.
Она повернулась к нему спиной. В этот миг она была не только Надин, навсегда отвернувшейся от него. Она была специалистом по оральной гигиене. Она была Ивонной, с которой он делил квартиру в Лос-Анджелесе — она послала его куда подальше, и ему пришлось убраться восвояси, оставив квартиру ей. Она была Ритой Блэкмор.
И хуже всего, она была его матерью.
— Надин?
Она не обернулась. Она превратилась в черный силуэт, который можно было отличить от других черных силуэтов, только когда она переходила улицу. Потом она окончательно исчезла на черном фоне гор. Он еще раз позвал ее по имени, но она не ответила. Было что-то пугающее в том, как она оставила его, просто растаяв в черноте.
Он стоял перед входом в магазин, сцепив руки, и лоб его был покрыт каплями пота, несмотря на вечернюю прохладу. Его призраки вновь были с ним, и наконец он узнал, как приходится расплачиваться за то, что ты не симпатичный парень: ты никогда не будешь уверен в мотивах своих поступков, никогда не сможешь определить, чего ты больше принес человеку — добра или зла, никогда не сможешь избавиться от кислого привкуса сомнения во рту и…
Он резко поднял голову. Глаза его расширились и чуть не вылезли из орбит. Снова занялся ветер и жутковато завыл в каком-то пустом дверном проеме. Ему показалось, что где-то далеко он слышит стук каблуков в ночи. Стук стоптанных каблуков где-то в предгорьях, который доносит до него прохладная волна утреннего ветра.
Стук пыльных каблуков, держащих путь в могилу запада.
Люси услышала, как он вошел, и сердце ее бешено подскочило. Она велела ему успокоиться — возможно, он просто вернулся за своими вещами, — но оно успокаиваться не желало. ОН ВЫБРАЛ МЕНЯ, — стучало у нее в мозгу в ритм убыстрившимся ударам сердца. ОН ВЫБРАЛ МЕНЯ…
Слезы заструились у нее по щекам.
Дверь открылась, и она увидела его силуэт в дверном проеме.
— Люси? Ты не спишь?
— Да.
— Можно я зажгу лампу?
— Да.
В свете затрепетавшего язычка пламени лицо его выглядело бледным и взволнованным.
— Мне надо тебе кое-что сказать.
— Не надо ничего говорить. Просто ложись спать.
— Я должен сказать это. Я…
— Ларри? — Она села. — С тобой все в порядке?
Он заговорил, словно не услышав ее вопроса.
— Я люблю тебя. Если я тебе нужен, то я буду рядом с тобой. Но у меня есть сомнения по поводу того, насколько ты счастлива со мной. Я вряд ли буду для тебя идеальной парой, Люси.
— Поживем — увидим. А пока ложись.
Он лег. После того как они кончили заниматься любовью, она сказала, что любит его.
Только через три дня они узнали о том, что Надин Кросс переехала жить к Гарольду Лаудеру.
Он посмотрел на нее смущенно, но она лишь улыбнулась ему своими спокойными, темными глазами — глазами молодой девушки на викторианской картине.
— Извини меня, — пробормотал он.
— За что? — спросила Надин, не отрывая глаз от его лица.
— Тебе это, наверное, не доставило особого удовольствия.
— Напротив, я чувствую себя удовлетворенной. Ты молод. Мы будем заниматься этим столько, сколько ты захочешь.
Он посмотрел на нее, не в силах сказать ей что-нибудь в ответ.
— Но одну вещь ты должен запомнить. Что ты мне там говорил о своей девственности? Так вот, я тоже девственница.
— Ты… — Должно быть, появившееся у него на лице выражение удивления было очень комичным, так как она откинула голову и расхохоталась.
— Да, я девственница. И я не собираюсь расстаться с ней в ближайшее время. Потому что она предназначена другому.
— Кому?
— Ты знаешь кому, Гарольд.
Он уставился на нее, внезапно похолодев. Она спокойно ответила на его взгляд.
— Ему?
Она кивнула.
— Но я тебе многое могу показать, — сказала она, отведя глаза. — Мы с тобой будем заниматься такими вещами, о которых ты никогда даже и не… нет, не так. Может быть, ты и мечтал о них, но ты никогда не думал, что мечты твои сбудутся. Мы можем играть. Мы можем пьянеть от этого. Мы можем купаться в этом. Мы можем… — Она запнулась и посмотрела на него. Взгляд ее был таким лукавым и соблазнительным, что он снова почувствовал возбуждение. — Мы можем делать все, что угодно, кроме одного крошечного пустячка. А этот пустячок не так уж и важен, не правда ли?
В голове его закружились картины. Шелковые шарфы… ботинки… кожа… резина. О, Господи. Фантазии школьника. Какой-то своеобразный сексуальный пасьянс. Но ведь все это только сон? Фантазия, порожденная другой фантазией, детище темного человека. Как он желал всего этого, как он хотел ее, но он хотел и большего.
— Ты можешь быть со мной абсолютно откровенным, — сказала она. — Я буду твоей матерью, или твоей сестрой, или твоей шлюхой, или твоей рабыней. Но ты должен рассказать мне все, Гарольд.
Он открыл рот, и его голос зазвучал, как надтреснутый колокольчик.
— Но не задаром. Ничто не дается бесплатно, даже сейчас, когда все вокруг завалено вещами, которые только и ждут, чтобы их подобрали.
— Я хочу того же, что и ты, — сказала она. — Я знаю, что таится в твоем сердце.
— Этого не знает никто.
— То, что таится в твоем сердце, записано в твоем дневнике. Я могла бы прочитать его — я знаю, где он спрятан, — но в этом нет необходимости.
Он вздрогнул.
— Раньше он лежал вон под тем кирпичом, — сказала она, указывая в направлении камина, — но теперь ты перепрятал его на чердак.
— Откуда ты это знаешь? Откуда?
— Я знаю, потому что он рассказал мне. Он… можно сказать, что он написал мне письмо. А еще важнее, что он рассказал мне о тебе, Гарольд. О том, как этот ковбой отнял у тебя твою женщину и не включил тебя в состав Комитета Свободной Зоны. Он хочет, чтобы мы держались вместе, Гарольд. И он щедр. С этого момента и до того времени, как мы уйдем отсюда, мы предоставлены самим себе.
Она прикоснулась к нему рукой и улыбнулась.
— Для нас наступает время игр. Ты понимаешь меня?
