— Понимаю. А его брат, Сюне, он такой же плохой, как и отец?
— Сюне слабый. Попал в дурную компанию. А отец научил его пить. Когда напивается, Сюне становится неуправляемым. А так он довольно безобиден.
Анна-Мария задумалась.
— Наверное, это Сюне — тень Сикстена, смотрит на него с восхищением?
— Да. Сикстен — «дурная компания». А вы их знаете? Ах, да, Нильссон как-то упоминал, что вы прятались с ними за скалами.
— Пряталась? — задохнулась она от гнева.
— Да ладно, не заводитесь! Я все понял совершенно правильно. Это все злой язык Нильссона. Я сам это испытал, так что знаю, что вы чувствуете.
— О, а что же он говорил… о вас?
— Ну, — фыркнул Коль, но они вновь вышли на открытое пространство, и ей было нелегко расслышать, что же он ответил. Но что-то о жене Севеда и младшем ребенке. Последние слова она расслышала хорошо: — Но парень белый, как молоко, так что его злобная болтовня оказалась напрасной.
Анна-Мария помолчала. А потом произнесла:
— Я не поблагодарила за то, что вы пошли за нами и помогли.
— Не за что, — буркнул он. — Я живу здесь, на пустоши. Так что мне все равно надо было сюда. Она поразилась.
— Где?
— Да вот, в доме прямо перед нами. Мы как раз идем туда сейчас, я подумал, что вам надо немного согреться.
Из окошек совсем рядом падал свет.
— Я — не ожидала, что вы здесь живете, — проговорила она. — Но мне кажется, я понимаю, почему. Наверное, вас, как и меня, пустошь поразила своим величием и околдовала.
— Наверное. Я не хотел жить ни в бараках, ни в деревне, там для меня слишком тесно.
— У вас есть… семья?
— Есть женщина, которая заботится, чтобы у меня было все, что мне необходимо.
Анна-Мария потеряла дар речи. Говорить подобное так прямо и жестоко! Да, пожалуй, он и на самом деле неотесанный, они правы.
— Мне, наверное, следовало бы пойти домой, — прокричала она ему. — Клара может волноваться!
— Клара отреагирует на это спокойно. А с Нильссоном — хуже. Не боитесь еще раз стать объектом его болтовни?
— Опять? А он так много говорил обо мне?
— Он говорил, что хозяин хочет на вас жениться. Она так растерялась, что даже остановилась.
— Нет, но!.. Адриан никогда не стал бы рассказывать об этом Нильссону!
Коль тоже остановился. Он поднял фонарь и изучающе посмотрел на нее, чтобы определить, правда ли то, что она говорит.
— Нет, не хозяин, — коротко сказал он. — Но его сестра.
Анна-Мария была слишком взбудоражена, чтобы говорить разумно.
— Но на каком основании они… они… Коль состроил гримасу.
— Поосторожнее с этими кошками, — только и сказал он.
И снова двинулись в путь. Они подошли к калитке, и Анна-Мария крайне неохотно последовала за ним. На самом деле, выбора у нее практически не было, она теперь просто-напросто не смогла бы найти дорогу домой. Да и тепло, конечно, манило.
Он открыл дверь и, довольно небрежно помахав рукой через плечо, попросил ее войти.
Внутри было уютно. Все говорило о заботливых женских руках. Это было видно и по приятному теплу, и запаху свежеиспеченного хлеба, и по чистой, аккуратной комнате, в которую они вошли.
Из кухни вышла пожилая женщина.
— У меня гости, фру Аксельсдаттер. Новая учительница. Будьте добры, дайте ей выпить что-нибудь теплое, она провожала Эгона домой, и это была довольно-таки драматическая прогулка.
После чего зашел в другую комнату и захлопнул за собой дверь.
«Женщина, которая заботится, чтобы у меня было все, что мне необходимо…» Теперь Анне-Марии стало стыдно, это у нее были гадкие мысли, а не у него.
Фру Аксельсдаттер почтительно посмотрела на нее и улыбнулась.
— Думаю, барышня совсем замерзла. Присядьте сюда и подсушите одежду у очага, подождите минутку, и я принесу что-нибудь горячее.
— Спасибо, — благодарно улыбнулась Анна-Мария.
— Рада, что у мастера гости! Он совсем себя не жалеет на этой шахте, только о ней и думает день и ночь. Так и человеческий облик потерять недолго.
Анна-Мария могла лишь кивнуть, ведь она совершенно не знала Коля. Только по словам Нильссона: «Он хочет, чтобы у детей было то, чего никогда не было у него самого». Школа…
Мысли ее путались, взгляд стал отсутствующим. Эти слова много говорили о Коле.
Когда он вернулся, Анна-Мария уже сидела за столом, перед ней дымилась тарелка. Накидка висела и сохла у очага.
Теперь она смогла увидеть, насколько хорош собой был Коль — смуглый, с темными волосами и задумчивыми, пытливыми глазами. Он переоделся в простую, но красивую одежду и смыл с себя рудничную пыль. Но в кожу на руках она просто въелась, и с этим ничего нельзя было поделать.
— Хорошо, я пошла домой доить корову, — сказала его домоправительница. — Приду попозже убрать посуду после обеда.
Коль кивнул.
Они остались одни.
Возникла какая-то неловкость. Анна-Мария просто потеряла дар речи, он тоже ничего не говорил.
В конце-концов она заметила:
— Вы ничего не едите.
— Меня не учили, как вести себя за столом. Анна-Мария отложила ложку.
— Я думаю, что у вас чересчур много комплексов из-за того, что у вас якобы слишком простое воспитание! Мне тоже не особенно приятно сидеть и есть в одиночестве.
Он сжал губы, удрученно улыбнувшись, но взял ложку и начал есть — с преувеличенной осторожностью, так, чтобы это выглядело прилично. Анна-Мария поглядывала на него, поднимая глаза от своей тарелки, и ничего не могла поделать с тем, что глаза ее смеются. Он наклонил голову и полностью сосредоточился на своей тарелке.
Когда они почти закончили обед, он грубо спросил:
— Какого черта такая женщина, как вы, становится учительницей?
Она откинулась на спинку стула:
— Я знаю, что вы предпочли бы учителя-мужчину.
— Вы не ответили на мой вопрос. Анна-Мария призадумалась:
— Было много причин. Попытаться быть полезной… Суметь хоть немного помочь этим бедным людям.
— Но ведь до того, как приехать в Иттерхеден, вы совсем не знали его, так что это не мотив, — издевательски проговорил он.
— Нет, но я…
— Выкладывайте! Я по вашим глазам вижу, что было что-то еще. Я понял это еще в самом начале.
Она удивленно посмотрела на него. А потом опустила глаза:
— Может быть, я хотела искупить вину.
— Искупить вину? А в чем вы виноваты? Анна-Мария закрыла лицо руками.
— Пожалуйста, не спрашивайте меня! Мне слишком больно говорить об этом!
Она почувствовала, что ей на запястье легла сильная рука. Рука совсем не грубая, она словно бы подбадривала. «Рассказывай, — сказала она. — Иногда выговоришься — и станет легче».
Она спрятала руки.
— Я сделала что-то не так. И я не знаю, что.
Он ждал. Глаза его были, как горячие черные колодцы, она никогда не видела таких глаз. Кожа вокруг глаз тоже была темная, поэтому они казались еще глубже, брови и ресницы были черны, как уголь.
