И правда, моя арфа была столь же певуча, сколь и ее, с тем же сладким шепчущим голосом, который словно ткал мелодии из воздуха. Хотя Диниас давно оставил меня в покое, считая себя воином, а меня — сопливым клириком, арфу я все же хранил в пещере. Я не стал бы держать во дворце хоть сколько-то для меня ценную вещь, если не мог запереть ее в своем сундуке, а арфа для этого была слишком велика. Дома музыкой мне служило щебетание птиц в ветвях груши, да и Олвена по-прежнему пела еще иногда. А когда молчали птицы и ночное небо лучилось морозным светом, я прислушивался к музыке звезд. Но так никогда ее и не слышал.
Но однажды, когда мне было уже двенадцать лет, Галапас сам заговорил о хрустальном гроте.
Всем известно, что при детях о самом важном зачастую просто не говорят. Наверное, ребенок инстинктивно распознает, что есть вещи слишком большие, слишком значительные для его лет, не обсуждая их, но храня их в памяти, он питает их своим воображением, пока они не разрастаются до размеров чрезмерных и гротескных, так что в результате могут стать питательной почвой для волшебства, равно как и для кошмаров.
Так случилось и с хрустальным гротом.
Я никогда не рассказывал Галапасу о том, что мне довелось там пережить. Даже самому себе я не решался признаться в том, что видел иногда в игре света и пламени. Это — сны, убеждал я себя, воспоминания, добытые из самых глубин памяти, пустые домыслы, наподобие голоса, рассказавшего мне о Горлане, или видения яда в абрикосе. И, обнаружив, что Галапас никогда не упоминает внутренний грот, что бронзовое зеркало завешено всякий раз, когда бы я ни входил в пещеру, я и сам молчал о нем.
Однажды я приехал к Галапасу зимним днем, когда дорога от мороза сверкала и звенела, а мой конь выдыхал носом пар, будто самый настоящий дракон. Конь бежал резво, вскидывая головой и натягивая удила, и как только я повернул от леса вверх по долине, сорвался на легкий галоп. В конце концов я перерос пони своего детства, добрую молочно-белую лошадку; теперь же я гордился моим маленьким сивым уэльсским коньком, которого назвал Астером.
Есть порода уэльсских горных пони, выносливых, стремительных и очень красивых, с точеной узкой головой, маленькими ушами и крепкой изогнутой шеей. Стада диких пони издревле бродили среди холмов Уэльса, в прошлом эти пони скрещивались с лошадьми, которых римляне завезли с Востока. Астера поймал и объездил мой кузен Диниас; Диниас гонял его как мог последние несколько лет, а затем бросил лошадку ради настоящего боевого коня. Попал ко мне он непослушным, со множеством дурных привычек и разорванным ртом, но после привычной мне мелкой тряски он, казалось, не шел, а стлался, и стоило ему преодолеть свой страх передо мной, оказался привязчив как собака.
Давным-давно уже я соорудил для своего пони убежище на зиму. Подножие скалы, в которой скрывалась пещера Галапаса, почти скрывалось в зарослях боярышника, в самую чащу этих зарослей мы со стариком натаскали камней и сложили из них небольшой загон, задней своей стороной упиравшийся в скалу. Обложив его стены сухими ветвями и настелив ими крышу, я принес внутрь пару охапок папоротника, так что импровизированное стойло получилось не только теплым и прочным, но и незаметным для чужих глаз. Потребность хранить в тайне наши встречи была еще одной темой, которую мы никогда не обсуждали открыто. Я догадался и без подсказок, что Галапас по-своему помогал мне избежать участи, уготованной для меня Камлахом, поэтому — хотя со временем я получил большую свободу действий — я принимал все меры предосторожности, чтобы не допустить разоблачения, изобретая бесчисленное множество причин для своих отлучек и отыскав с дюжину различных тропинок, ведущих в долину.
Я завел Астера в загон, снял с него седло и уздечку, повесил их на колышек, затем бросил ему корм из седельной сумки и, заложив вход толстой ветвью, быстро пошел к пещере.
Галапаса дома не было, но ушел он совсем недавно, о чем свидетельствовали угли, тлевшие в жаровне у входа в пещеру. Я поворошил их, пока не заплясали язычки пламени, а затем устроился с книгой поближе к теплу. Мы не договаривались в тот день о встрече, но времени у меня было предостаточно, так что я не стал выгонять мышей, а просто какое-то время мирно читал.
Не знаю, что заставило меня внезапно отложить книгу, именно в тот день изо всех дней, когда я оставался один в пещере, чтобы, пройдя мимо завешенного зеркала, заглянуть в расселину, через которую я пытался убежать пять лет назад. Я говорил себе, что мною движет лишь любопытство, желание узнать, действительно ли она такова, какой я ее помню, или, быть может, хрусталь, подобно моим видениям, — лишь плод моего воображения. Каковы бы ни были мои побуждения, я быстро взобрался на уступ и, опустившись на четвереньки, заглянул внутрь.
Внутренний грот был темным и безжизненным, ни один отблеск огня не проникал туда. Я осторожно пополз вперед, пока не наткнулся руками на острые кристаллы. Они были вполне реальными. Даже тогда, не признаваясь самому себе, откуда такая спешка, почему я то и дело одним глазом поглядываю на вход в основную пещеру и прислушиваюсь, не идет ли Галапас, я соскользнул с выступа и, подхватив плотную кожаную куртку, которую снял, устраиваясь у огня, метнулся назад, бросив ее в отверстие грота. После чего полез туда сам.
С расстеленной на полу кожаной курткой в округлом гроте стало сравнительно уютно. Я лежал неподвижно. Тишина была абсолютной. Когда мои глаза привыкли к темноте, я стал различать едва видное серое свечение, исходившее от кристаллов, но в нем не было и следа волшебства, которое приносил врывавшийся в пещерку свет.
Должно быть, где-то имелась трещина, по которой поступал воздух, поскольку даже в этом темном замкнутом пространстве ощущался слабый ток воздуха, холодная ласка сквозняка. А за движением этой холодной нити пришли и звуки, которых я ждал: шаги, приближавшиеся по схваченным морозом камням…
Когда несколько минут спустя в пещеру вошел Галапас, я уже сидел у огня, опираясь локтем на свернутую куртку и сосредоточенно изучая книгу.
За полчаса до наступления сумерек мы отложили книги. Однако я и не думал собираться в обратный путь. Жарко пылал огонь в жаровне, наполняя пещеру теплом и мерцающим светом. Какое-то время мы оба сидели молча.
— Галапас, я хочу спросить тебя кое о чем.
— Да?
— Помнишь тот день, когда я впервые пришел сюда?
— Прекрасно помню.
— Ты знал, что я приду. Ты меня ждал?
— Разве я так сказал?
— Ты же знаешь, что сказал. Откуда тебе было известно, что я буду здесь?
