Когда-то история получения благочестивой вдовицей Амалией нимба святой заставила девочку усомниться в «Хрониках» — впервые. А попадись подлая предательница сейчас — Ирия с удовольствием перережет ей горло. А нет под рукой ножа — зубами перегрызет. Потому что такие жить не должны — когда умирают лучшие.
А альваренское амалианское аббатство — вполне достойно основательницы. Полтора года назад здесь искала убежища семья «государственного преступника». Лорда Эдварда Таррента. Монахини выдали беглецов королевской армии — по первому требованию. И даже нимб не попросили.
В этой мрачной гробнице погиб, но не сдался храбрый офицер Анри Тенмар. Сделавший всё, чтобы вывезти Таррентов из Лиара.
В этом промозглом склепе навсегда заперли маму — королевским эдиктом. Здесь чуть навечно не похоронили Эйду!
Мрачный скалистый островок в полумиле от берега всегда напоминал Ири хищную птицу. Вон — с берега видны очертания «хвоста», «крыльев», «головы»… А на одной из оконечностей островка притулились два вытянутых мрачно-зловещих здания. Само аббатство. Хищно раскрытый, изогнутый «клюв».
От этого ненасытного коршуна Ирии удалось спасти Эйду. Взамен он проглотит ее саму. И не подавится.
Возможно, при свете дня тут не так жутко. Но сейчас, когда солнце зашло за горизонт, а на небеса выкатилась его холодная и бледная сестра…
Темнеет — стремительно. Зловещая гладь древнего как мир озера, широкая лодка, мерный плеск весел, леонардитский конвой.
Девушка украдкой опустила в воду руку. И вздрогнула: середина Месяца Рождения Осени выстудила и без того никогда толком не прогревающийся Альварен. Если удастся сбежать — как проплыть в ледяной воде от аббатства до берега? Летом бы — и то с трудом, а уж сейчас…
Ирия едва подавила отчаяние. До теплых дней — еще месяцев восемь! Проторчать в этом жутком склепе — столько?!
Сердце вмиг заледенил цепенящий ужас.
Значит — нельзя допустить даже тень мысли, что останешься здесь на всю жизнь! Навсегда.
А существование, когда оно ненавистно, может стать очень долгим. Это Анри Тенмар погиб молодым!
И о нем думать тоже нельзя — или свихнешься еще быстрей.
Пусть Ирия Таррент — неблагодарная дрянь. Но надежду вселяет лишь память о выживших. А горе о погибших — даже самых дорогих! — только глубже загоняет в бездну тоски и отчаяния. Думать об Анри так же пронзительно-больно, как о тоскливом ржании в замке…
…Ирия сидела под замком — ждала продолжения кошмара. А где-то рядом, почти за стенкой, обреченно ржал друг. Выл. А через бесконечно долгие часы — замолк…
Когда девушку вели к тюремной карете, кто-то из слуг пробормотал:
— Старый Ланс отмучился…
Поймав хмурый взгляд конвоира, Ирия поспешно отдернула руку. Еще решат, что собралась сигануть в воду. И свяжут…
Пленница прыгнула бы обязательно. Рискнула бы. Но в лодке торчит десяток леонардитов, готовых не дать преступнице сбежать от уготованной судьбы. Эти мигом выловят «подлую отцеубийцу»!
Папа…
…Бурая кровь на ковре, на одежде. Кровь из родного сердца…
Дочь спала и болтала с призраками, а отца убивали. Может, теперь поделом ей?
Сегодня нет ветра. Ни ветра, ни ряби на волнах. Траурная тишина.
Всю ночь и весь день погода сходила с ума. А сейчас — притихла. И облака заволокли полную луну. Остались лишь похоронный плеск вёсел, потеплевший вечерний воздух и мрачно-бесстрастные лица конвоиров.
Леонардиты не прощают никого. Даже невиновных. Значит — ни за что нельзя показывать слабость. Слабость, горе, слёзы…
2
С мечтами о побеге пора расставаться. С осколками мечты. С последней глупой надеждой еще более глупой девчонки.
Еще никто не удрал из Башни Кающихся Грешниц.
Говорят, мама провела здесь полный год. Не выходя из кельи, ни с кем не разговаривая. И не по собственной воле.
Почему Ирия прежде даже не задумалась, что это значит?
Еще шагая по мрачно-непроглядным коридорам, она думала: вот сейчас обрядят в монашеский балахон. И пошлют молиться. Вместе со всеми.
Посты, заутрени, вечерние службы. Ряд фигур в одинаково-безликих балахонах. Мышино-серых…
Девушка заранее успела тоскливо вздохнуть.
Действительность оказалась много кошмарней. Узница начала это осознавать — едва захлопнулась тяжелая дверь одиночной зарешеченной кельи-камеры.
Четыре шага — вдоль, три — поперек.
Толстая ржавая решетка на окне — сам Ауэнт позавидует. Едва оставшись одна, Ирия с силой потрясла ее.
Ага, мечтай, что все вокруг — кретины!
Топчан у стены. Жесткое одеяло и еще жестче — тюфяк.
У другой стены — лавка. На ней — пустой кувшин для воды и грубый крестьянский гребень. Такими пользуются кухонные девчонки — из самых бедных семей.
Таз на полу. Ведро в углу.
Ни книг, ни бумаги, ни перьев-чернил. И ни намека на свечи.
Устав от битвы с решеткой, Ирия присела — почти рухнула на тюфяк. Сдаваясь.
Зябко обняла руками колени.
Наверное, прошло час или полтора. Попробуй здесь точно определи. Часы ушли в прошлое вместе с родным домом. Всё ушло.
Осталось лишь молча сидеть на топчане, отрешенно глядя перед собой. В стылую тьму камеры. До конца своих дней.
Как медленно тянется ночь — первая в череде многих. Мрак в камере, за окном, в душе.
Лишь тусклым пятном — светло-зловещий лунный лик.
Тусклым. Слабым-слабым.
В душу неотвратимо ползет дикая тоска. А с ней — отчаянное желание колотить в дверь чем попало!
Ирия, успокойся. Имей гордость. Кто-нибудь и так обязательно придет. Рано или поздно.
Узницу должны кормить. Не для голодной же смерти ее здесь заперли! Хотя… если за родство с мятежником полагается плаха — что уготовано отцеубийцам?
Если до утра никто не явится — вот тогда Ирия грохот и устроит!
Но от утра отделяет ночь. Нестерпимо хочется пить, а кувшин — пуст.
Ну кто мешал вдоволь напиться из Альварена? Пока была возможность? Ну связали бы. А сейчас заперли — разница-то в чём?
…Папа уехал, когда получил то письмо — с герцогской печатью. Уехал, прихватив с собой почти весь гарнизон замка. И велел маме с детьми и десятком оставшихся солдат отправляться к ее брату. А она сказала, что проклянет мужа — если тот посмеет «сдохнуть за чужую честь».
Они рассорились насмерть. Впервые в жизни…
А может, и не впервые. Просто Ирия прежде не замечала. Как и многого другого.
А Эдвард Таррент всё равно уехал.
В следующий раз дети увидели отца уже после в с е г о. Бегства половины слуг и предательства монахинь. Сомкнувшихся над головой Анри ледяных волн. Ужаса с Эйдой, дороги в тюремной карете, Ауэнта, приговора.
