Ньет зажмурил глаза от ненависти и некоторое время сидел, вглядываясь в алые пятна, плавающие в темноте. Потом вернулся к предыдущему рисунку.
Столб света, по странной прихоти художника поросший деревьями и вставший над темным морем.
Потеряная нами земля.
Хлопнула входная дверь, через некоторое время послышался шум мотора под окнами.
Человек уехал, напрочь забыв про него по своему обыкновению, а Ньет и не заметил.
— Знаешь, Рамиро, — задумчивый мелодичный голос заставил художника вздрогнуть. — Более беззастенчивой взятки я в жизни не получал.
Денечка застал Рамиро врасплох — человечий слух не чета фоларийскому. Дролери, видимо, давно уже стоял в дверях, наблюдая за работой.
— Черт шпионский, — проворчал Рамиро. — Пигмент из-за тебя рассыпал.
— Грубая, бессовестная взятка. — День подошел к расписанной стене, бесшумно ступая по газетам. Подмышкой он держал планшетик, обтянутый белой кожей. — Ошеломляющий цинизм.
На две трети готовой фреске, между Королевой Сумерек и Святой Невеной теперь красовался белый олень с золотыми рогами — герольд Королевы. Рамиро, вырезав кусок припороха, чуть раздвинул фигуры, и олень очень удачно вписался между ними. Гордого красавца с ветвистым венцом на голове Рамиро процарапал прямо по сырой штукатурке, без вспомогательного рисунка. Случайно или намеренно, но олень стал центром композиции.
— Если тебе не нравится, можно сколоть, — буркнул Рамиро. Он сидел на корточках, складывая кульком истоптанный газетный лист, чтобы собрать просыпанный пигмент.
День хмыкнул, рассматривая роспись, покачал головой.
— Не надо скалывать. Пусть гости думают, что я озверел от чувства собственного величия. — Он мягко рассмеялся. — Красиво, пропасть. Если бы я не знал тебя так хорошо, друг мой, я б подумал, что ты дурак.
— Ага, значит, ты так больше не думаешь?
День глянул через плечо, посмеиваясь.
— Я колеблюсь. Еще не принял окончательного решения.
— За пятнадцать лет мог бы и принять. Хотя, что для дролери пятнадцать лет? Ерунда какая-то.
День вернулся к созерцанию картинок.
— Художественная условность. Меня там не было, конечно.
— Но герольд у Королевы был же.
— Был. И не один.
— Ты сам рассказывал, что белые олени — королевские герольды. А что до условностей, то тут их полно. — Рамиро показал пальцем. — Вот Лавен Странник, один из бесчисленных младших сыновей арбенорского императора. Похож на короля Герейна, а на самом деле, я уверен, он был бородатый, варварского вида амбал. Вот Каэтано Агилар, черно-рыжей дареной масти, а на деле этот Каэтано был портовым воришкой из Уланга, спрятавшимся от стражи в трюме "Странницы", лавеновой гавьоты. Вот Дайтон Мертвая Голова, наполовину инг, наполовину драконид, телохранитель безземельного принца, будущий лорд Макабрин. Он никогда не был капитаном, хотя я нарисовал его на капитанском мостике под вымпелом с макаброй. Арвелико Златоголосый, тоже ни в коем разе не капитан, подозреваю, арфу он держал лучше чем меч. А будущий лорд Нурран, пират, прежде чем попасться в лапы государю нашему Лавену, вез будущего лорда Деладо, ферворского принца, в трюме, в цепях, намереваясь продать его на рабском рынке
— Человеческая история иногда воистину захватывает, — приятным голосом сказал День.
— Я к тому, — пояснил Рамиро, — что легенда отличается от исторической правды мерой условности. Все, все, не буду больше занудствовать. Это вообще не мое дело — объяснять, что нарисовано. Пусть искусствоведы стараются, у них работа такая.
— Кстати, — День, наконец, повернулся лицом к собеседнику. — О Лавенгах и прочем. Не хочешь ли поучаствовать в празднике Дня Коронации? Я составляю списки уже сейчас.
Рамиро не слишком любил балы и официальные приемы, но бессмысленное, на его взгляд, светское общение окупала красочность зрелища. Если неземной красоты дролерийские дамы частенько посещают выставки и театры, то еще большую экзотику, например, сагайских сокукетсу, увидеть можно лишь на значительном празднике во дворце. Сагайцы из посольства трясутся над своими растительными божками, словно те бриллиантовые. Простые жители Катандераны изредка могут полюбоваться сквозь двойное оцепление краешком цветастых одежд — и только.
— Буду рад, если меня пригласят, — сказал Рамиро, промывая в банке кисть. Он не собирался прерывать работу, пока штукатурка не высохла.
— Значит, мы тебя обрадуем.
День огляделся, но не увидел ничего, где можно примоститься со своим планшетом. Пигмент, замешанный на воде, заляпывал газеты, а, высыхая, пылил. Дролери поставил ногу в светлом замшевом ботинке на перекладину единственного табурета, загроможденного банками и плошками, пристроил планшет на колене.
Раскрыл планшет, подцепил ногтем и поднял хрустальную пластину, по которой тут же заструились сине-голубые муаровые волны. Пальцы пробежались по клавиатуре, пластина выцвела до бледно-голубого, на голубом замелькали буквы и цифры.
— Ну, этого мы подвинем, этих двоих переместим… — бормотал дролери, легко касаясь кнопок. — Этого и вовсе не надобно… Готово, господин Илен. Вы получаете приглашение на празднование во дворце Лавенгов. Внезапно.
Вот же паршивец, думал Рамиро, против воли любуясь изящными движениями. Высоко взбежал златорогий герольд Королевы. А ведь было время, когда его тошнило от тушенки и дурной воды. И часы у него были не такие, как сейчас — высовываются краешком из-под манжеты — платина или белое золото, черт его разберет.
Часы тогда были стальные и обжигали ему кожу до красноты, так что День начинал сыпать свежевыученными человеческими проклятьями…
…. — Тебе не положено такие слова знать.
— Молчи, маляр несчастный.
День переворачивает расшнурованный армейский ботинок и сильно трясет. Сыплется дрянь и камешки.
— Чертовы люди, ничего не умеете делать как следует.
— День, прямые поставки военного обмундирования из Сумерек почему-то не налажены. Носи что есть.
— Да сдались вы Сумеркам. На хер прямо скажем, сдались.
День натягивает ботинок, закрепляет завязки, старательно бормоча под нос те самые слова, которые ему не положено знать.
У него светлые, как льющееся золото, волосы, стянутые в хвост, косульи вишневые глаза, четко очерченные темными ресницами — будто подведены. Мешковатый камуфляж и грубые ботинки кажутся издевательством.
На тонком запястье болтаются металлические часы-компас. День подсовывает под них рукав, чтобы не жглись и не спадали.
