Да вот только зачем?
Но, в конце концов, я понял: не имеет значения, о чем говорить с ней. Имеет лишь значение само это место и сама эта девочка, со странным именем Тио. Важно то, что я достиг этого заснеженного утеса. Я сумел преодолеть трудный и опасный путь. Причем начался он не с предгорий. Начался он гораздо раньше. С того самого дня, как я появился на свет. Хотя здесь я всецело ощущал, что существовал всегда…
Следом нахлынуло небывалое блаженство. Да, как чарующе стало узнать всю невообразимо простую истину. И в то же время понять, как мало я знаю о ней. А точнее — ничего не знаю, раз ее здесь нет…
Неожиданно я засмеялся. Я смеялся долго и торжествующе. При этом понимал, что смеюсь над собой. А вот для Тио то не стало неожиданностью. Она, напротив, ждала чего-то подобного. Потому и скромно помалкивала. Я покачал головой, и вдруг попросил:
— Тио, а расскажи мне что-нибудь?
Она подняла на меня заинтересованные глаза.
— Что тебе рассказать?
Я широко раскинул руки и вдохновлено воскликнул.
— Что хочешь! Не важно что, не важно о чем. О чем хочешь. Мне просто нравится сидеть тут и слушать тебя. Я всю жизнь мечтал о том, как окажусь здесь, и буду сидеть рядом с тобой. Я не знал о существовании такого места, не догадывался о твоем существовании. Но я всю жизнь стремился сюда, чтобы просто увидеть тебя, просто услышать твой голос. Просто побыть с тобой рядом. Мне ничего от тебя не надо, кроме одного — думать о тебе. Хоть изредка, хоть чуть-чуть. И я думал о тебе всю жизнь, моя милая Тио. Я искал тебя всю жизнь, дабы просто убедиться, что ты есть. Ведь это главное. При этом я знал тебя всю жизнь. Я только не знал, как ты выглядишь. Хотя сейчас понимаю — ты можешь выглядеть так, как захочешь.
Ее большие глаза сделались еще больше. Она изумленно вскинула брови, приоткрыла ротик. Но вдруг растянула довольную улыбку. Глазки хитро сощурились, в них промелькнул озорной огонек.
— Я рада, — польщенно отметила она. — Выходит, не зря тебя ждала, на этом промозглом утесе…
— Это самый прекрасный утес в мире! — бесцеремонно перебил я ее.
— Я знаю, — кивнула Тио, и посмотрела в темнеющую даль. — Ведь так было всегда. Но теперь… теперь все будет иначе.
— А можешь и вовсе ничего не рассказывать, — беззаботно махнул я рукой. — Мне и так хорошо. Так хорошо, как никогда раньше не было.
— А я, выходит, уже и не нужна? — с легкой досадой поинтересовалась она.
— Тебе решать, — пожал я плечами. — Но свое дело ты уже сделала. Ты есть. И была. И будешь. Ведь время безвластно над тобой.
— Ну вот, я уже и не нужна, — обиженно надулась она. — Как только ты все понял, я стала не нужна. Ну уж нет. Я докажу тебе, что нужна. Еще как нужна. Чего ты там хотел? Чтоб я тебе рассказала сказку?
— Я не уточнял, — напомнил я. — Но сказки я очень люблю.
— За то, что в них всегда скрыта глубокая мудрость? — улыбнулась она.
— Порой настолько глубокая, что не каждому ее достать, — добавил я.
— Ладно, будь по-твоему, мой дорогой путник, — снисходительно кивнула Тио. — Ты преодолел нелегкий путь, и заслужил хоть какую-то награду, пускай она тебе и не нужна. Ведь ты шел не за ней. Ты шел, чтобы прийти. А точнее — пройти. Но без награды путь становится неинтересным и бессмысленным. Лишь поэтому я расскажу тебе сказку. Не знаю, понравится она тебе, или нет, но это уже неважно. Так что наберись терпения и слушай.
— Терпения мне не занимать, — с гордостью провозгласил я.
Она с упреком поглядела на меня и разъяснила:
— Моя сказка короткая. Но тому, кто привык к долгим повествованиям, потребуется все его терпение. Ведь вытерпеть короткую сказку не так-то легко. Особенно, когда захочется, чтобы она стала бесконечной. Итак, путник, слушай.
Однажды жил человек. Жил он долго и счастливо, но обыденно. В его жизни случалось как хорошее, так и плохое. Он просто жил, радовался хорошему и огорчался плохому. Стремился по возможности избежать плохого и достичь хорошего.
Со временем человек стал замечать: чему радуется он, то печалит других. То, что огорчает его, приносит радость другим. Он пытался делать добро ближним, но случалось — приносил боль. А когда ближние делали добро ему — то он сам часто страдал. Зато когда он ненароком делал кому-то больно, то, много времени спустя, его могли искренне поблагодарить. А когда зло несли ему, его это часто вдохновляло на новые достижения и подвиги.
И однажды его осенило. Он понял, что можно радоваться всему, даже плохому. И печалиться можно по поводу всего, даже хорошего. Все зависит лишь от самого человека и от его изначального желания.
Жизнь его после этого сильно изменилась. Он перестал различать плохое и хорошее, доброе и злое, истинное и ложное. Нет, он прекрасно понимал их отличия, но лишь потому, что умел смотреть на мир чужими глазами. То с одной стороны, то с другой. То со своей, то с чужой. Он просто понял, что подобные вещи не противоречат друг другу — они дополняют друг друга. Лишь тогда обретают единую изначальную силу. И тогда для него стало важным только единое — изначальное желание. Его желание. Но вот беда — у него было много желаний. Поэтому он не мог разобрать, какое же из них важнее. Он долго искал его в бесконечной череде низменных и пустых желаний, что привычны людям. Он всюду расспрашивал людей об их желаниях, наблюдал за их поведением, он читал множество древних писаний, надеясь отыскать ответ там. Но там его не было. Вернее, он везде там был, но человек его просто не замечал, ибо самое простое мы замечаем в последнюю очередь. Зато он замечал, что все желания рано или поздно завершались удовлетворением. То есть заканчивались. А еще точнее — умирали. Возникали новые, но и их постигала та же судьба — забвение. Ведь удовлетворение желания всегда лежало в основе его возникновения. Иначе желание бы не появлялось.
Но человека то не удовлетворяло. Он всем сердцем чувствовал — изначальное желание не может быть предано забвению. Он знал — оно вечно. Он хотел отыскать его, во что бы то ни стало. Смыслом его жизни стало лишь единственное желание — отыскать изначальное желание…
И вдруг он понял, что уже нашел его. Все это время, что провел он в поисках, желание уже крутилось вокруг и нашептывало сладкую истину. И только теперь он разобрал слова и осознал его. Он понял, что есть изначальное желание. Это желание быть сильнее, чем ты есть. Желание быть умнее, чем ты есть. Желание превосходить самого себя. Желание неукротимого стремления вперед. Или, попросту говоря — желание существования.
Глупые называли это манией величия, причем сами тайком мечтали о том же. Они лишь мнили себя великими, хотя таковыми не являлись. Мудрецы называли это движением или сутью жизни, и все глубже постигали эту тайну, противопоставив ей суть смерти. Простые люди и вовсе не желали о том задумываться, полагая, что существование — само собой разумеющееся явление, которое совершенно не зависит от них. Сам же он это никак не называл. Лишь образно — изначальное желание. Да и какой смысл в словах — они лишь символы истины, не более. Они нужны только для понимания других людей. Людей и их желаний. И люди для него стали символом желаний. А все желания мира — символом единого изначального желания. Символом единого бытия, единого существования, единой истины.
