— Кадена далеко от нас, — оборвал его Вечный Художник, — Если мы на краю холста, то она ближе к центру. О том, что в Искъерде творятся темные дела, нам известно — мы чувствуем это. Кадена давно захвачена, Дагон, и мы, увы, были вынуждены смириться с этим.
— Но если Донат доберется до вас…
— Когда доберется, тогда и будем решать, кого призвать на помощь, — легкомысленно отмахнулся Покровитель небес, — Мой отец всегда говорил — боги не должны вмешиваться в дела смертных, иначе свобода воли потеряет всякий смысл.
Дагон недоверчиво покачал головой.
— Но Неблис — не смертный! Если вернется Кровавый бог — хоть один из Кровавых богов…
— Один из них сейчас стоит перед нами, — холодно оборвал Художник, — И нас не страшит это. Отправляйся… Отправляйся прочь, Дагон, тебе не место в нашей Обители. Мы услышали тебя, но помочь не можем — люди должны сами решать свои проблемы.
— Кроме того, — Великая Праматерь чуть склонила голову набок, — У человечества есть заступник, и даже не один. Мне известно о подвигах Фредо д’Ардженто, я знаю, что в Финоре появился Скрипач. Князь научится управлять стихиями, а Скрипач своей музыкой будет умело направлять его магию — вместе они станут той силой, что способна защитить королевство от возвращения Неблиса.
— Насколько я знаю, вокруг этих двоих собрался целый отряд, — Сальфар неожиданно нахмурился, — Постарайся найти их, Дагон, если так уж хочешь помочь. Найди и передай им мою волю — численность отряда не должна превышать двенадцать человек. Таковы условности, оставленные нам родителями — смертных, способных спасти или изменить мир, должна быть Дюжина — ни больше, и ни меньше. Если они пойдут против Неблиса бо́льшим числом — нашего благословения им не видать.
Дагон в сердцах топнул. Протяжный, густой звон раскатился по зале — поющие плиты пола были возмущены резкостью пришельца.
— Вы безумцы! — взорвался экс-захватчик, — Самоуверенные малолетние глупцы! Вы отдаете приказы, не думая о том, чем они могут быть чреваты для вас! А что, если Неблис доберется до Обители? Что, если он заявится сюда, в эту залу, и окрасит ее в свой любимый красный цвет — цвет вашей крови?! Об этом вы подумали, давая такие идиотские приказы, отказываясь даже помогать людям, помогать мне?!!
Вечный Художник встал, сверля бунтовщика мрачным, проницательным взглядом. Он был, наверное, самым юным среди Светлых богов, казался самым субтильным, маленьким, но силу его взгляд имел невероятную.
— Уходи, Дагон. Нам нечего больше сказать тебе.
…Богдан вздрогнул и открыл глаза. Легкий бриз трепал мягкие волосы, щекочущие шею, треуголка была низко сдвинута на лоб — он задремал, прислонившись спиной к мачте, утомленный долгой гонкой наперегонки со смертью.
— Доброе утро, капитан, — старший помощник, прислонившийся к борту как раз напротив сидящего у мачты Богдана, ухмыльнулся, отпивая из горла пузатой бутылки.
— Было бы добрее, будь ром в моих руках, а не твоих, — мрачновато отозвался капитан и, ловко поймав брошенную ему бутылку, сделал долгий прочувствованный глоток. Потом оторвался, вытер губы рукавом и без особого энтузиазма покосился на морскую стихию за бортом.
— Оторвались?
— Почти, — помощник развел руки в стороны, — Одна курва прицепилась, да никак не отлезет, осьминога ей в глотку. По-моему, она пытается нас обратно в Тирар загнать.
Капитан сумрачно кивнул и, поднявшись на ноги, подошел к борту. Сунул бутылку в руки помощнику и, перегнувшись через борт, держась за него одной рукой, а другой придерживая на голове треуголку, вгляделся в синюю даль. Лярв был не один — их было несколько, но первый был более сильным, поэтому бурун от его передвижения мешал увидеть остальных. Капитан бросил взгляд вправо, где уже вставал из предрассветной дымки недавно оставленный берег. Да, похоже, помощник прав — их гонят обратно в порт. Но почему? Кто и с какой радости решил закрыть от них море?!
— Ладно, — недовольно буркнул он, опять отходя к мачте и проверяя крепость натянутого паруса на ней, — Пока идем в порт. Потом посмотрим, отцепятся ли эти твари и, если да — выходим немедленно. К Кадене можно подойти и с другой стороны…
***
Черный камешек разлетелся пылью, оседая на лицах растерянных стражей. Пьетро замер, выжидательно глядя на них, поспешно прикидывая, не перепутал ли он указаний Доната, не взял ли неправильный камень из коробочки…
Стражи недоуменно посмотрели друг на друга… и одновременно повалились в пыль. У входа в темницу загремел густой, слаженный храп.
Предатель удовлетворенно улыбнулся и, аккуратно перешагнув через тех, кого прежде мог бы назвать товарищами, с кем был хорошо знаком и где-то даже дружен, торопливо сдернул с пояса у одного из них ключи.
Замок щелкнул, открываясь; тяжелая створка натужно распахнулась, противно, пронзительно заскрипев. Пьетро поморщился и, не прикрывая ее за собой (ему не хотелось, чтобы скрежет разбудил спящую охрану), сбежал вниз по короткой лесенке, спешно направляясь по полутемному коридору к клеткам опасных преступников. Вдоль коридора, по стенам, виднелись плотно запертые двери — камеры, ныне, скорее всего, пустующие, ибо преступников в последнее время не ловили.
«Если так пойдет, я сам окажусь в одной из этих камер», — сумрачно подумал предатель и, избегая неприятных раздумий, прибавил шагу.
Коридор повернул, выводя коротким отростком в большой, глубокий зал, озаренный редкими факелами, разбросанными по стенам на изрядном расстоянии друг от друга. Факелы зажигали каждое утро стражи, сменившие ночной караул, а на ночь тушили, чтобы лишить преступников возможности совершить под покровом темноты побег. Мрак в зале при отсутствии света царил непроглядный — невозможно было различить даже своих пальцев, не говоря уже о замке решетки.
Камеры, сетчатые клетки опасных преступников располагались тоже на изрядном расстоянии друг от друга — переговариваться, перекрикиваться через весь зал пленники могли, но вот передать что-то собеседнику уже нет.
«В принципе, разумно», — мельком подумал Пьетро, — «Побег из такого места нужно готовить сообща, не каждому же везет так, как Акуто!»
Он вздохнул и, окинув быстрым взглядом клетки, уверенно направился к самой дальней от входа — Акуто был на редкость опасен и к нему подходили всегда с большой неохотой и опаской, да к тому же к последнему.
Завидя стража (Пьетро, хоть и не носил доспехи, но выправкой сразу выдавал свой бывший статус), пленники оживились. Один поднялся на ноги, с вызовом приподнимая подбородок; двое других подползли ближе к решеткам, цепляясь за них и жадно всматриваясь в не виденного прежде человека.
— Эй, новичок! — грубовато окликнул его один из преступников: крепкий мужик с неровно обрезанной бородой и длинными, неопрятными патлами, — Что это ты — к нам, да без еды? Вольным пташкам здесь не рады, подойдешь не ровен час — так и придушить можем…
Пьетро скользнул по нему равнодушным взглядом и, миновав клетку говорливого пленника, проследовал дальше.
— Похоже, он не хочет говорить с нами, а, Кару? — другой, более худощавый, осунувшийся, смахивающий на худшую ипостась вампира, с пропитым лицом, неодобрительно покачал головой, — Эй, парень, чего ж ты молчишь-то? Мы ж с тобой по-хорошему — предупреждаем, чать, чтобы близко не вставал…
— Да ты смотри, куда он идет! — коротышка с красным носом, подавшись вперед, изумленно заморгал, — Кару, Искандер! Меня что ли глаза обманывают? Этот самоубийца напрямую к Акуто чешет!
— Э, дурак ты, парень, как есть дурак… — Кару неодобрительно покачал косматой головой, — С Акуто даже мы дел не имеем, Акуто бояться надо, а не в гости к нему ходить! Ему даже жратву на лопате протягивают, все его боятся! Нехороший человек этот Акуто, как есть нехороший, душегуб!..
— Кто бы говорил, — не удержался Пьетро и, не желая раздувать ссору, прибавил шагу. О том, что в клетках в самом дальнем зале темницы содержаться самые опасные заключенные, самые кровавые душегубы, экс-страж знал хорошо, и даже помнил приблизительное количество жертв, приписываемое каждому из них. Акуто, конечно, переплюнул своих «товарищей» по заключению — ни один из них не убил столько человек, сколько он, — но, тем не менее, называть остальных чистыми и невинными тоже было бы опрометчиво.
