Императора и наследника вышел встречать начальник заставы, немолодой, заросший рыжеватой бородой (как отметила Илис, в Касот вообще было очень много рыжеватых блондинов), явно простуженный здоровяк. Он без лишних объяснений сразу признал Бардена и пригласил гостя отужинать с ним — благо надвигался вечер. Барден, не чинясь, приглашение принял, и до ночи они с начальником заставы, Марком и Альбертом обсуждали положение войск под стенами Фрагии. Под их разговор Илис и уснула, а утром они продолжили путь.
Сам город — точнее, его стены, — ей довелось увидеть только издалека. Вокруг, сколько хватало глаз, виднелись шатры с касотскими черно-красно-желтыми стягами над ними, и поднимались дымы костров. Штурм Фрагии шел вяло: касотская сторона время от времени постреливала по стенам из катапульт и луков, но без особого энтузиазма. Командование ожидало прибытия императора, дабы обсудить с ним обстановку и, приступить, возможно, к решительным действиям.
Императорский штаб разместился в крестьянском доме. Деревня, прилепившая почти под самыми городскими стенами, была давно оставлена обитателями. Многие уцелевшие дома в ней теперь занимали старшие офицеры из командования. Илис была рада: жить в деревенском доме, пусть тесном и темном, насквозь прокопченном, было несравненно лучше, чем в переносном шатре. Ей выпала высокая честь поселиться под одной крышей с императором, его сыном и ближайшим соратником герром Треттом. Подумав о том, в каком двусмысленном положении она оказалась, и какие слухи поползут о ней по лагерю, Илис хохотнула про себя. Любопытно, а отдает ли Барден себе отчет о том, в каком свете предстает в глазах подданных? Наверняка отдает, но не заботится об этом. Ну, так и мне заботиться не стоит, решила Илис. Тем более что моя репутация погибла уже давным-давно. Редко ли мне приходилось путешествовать и жить в исключительно мужском обществе?
— Я не намерен таскать тебя всюду за собой, — заявил ей Барден в первый же вечер, проведенный в новом пристанище. — Может быть, ты подолгу не будешь видеть меня. Поэтому возьми вот это, — он стянул с пальца перстень — один из тех, что были знакомы всему его окружению, — и передал его Илис. Перстень был дорогим, его украшало множество опалов, и Илис приняла его почти с благоговением. — Предъявишь, если вдруг возникнут проблемы. Но старайся соблюдать меру, не нарываться и не лезть на рожон. Мне будет неприятно, если с тобой случится беда. Здесь все-таки не шутки шутят… Подвернешься не вовремя — никто не будет разбираться, кто ты такая есть.
— Благодарю за доверие, герр Данис, — отозвалась удивленная Илис, разглядывая перстень. Нечего было и думать о том, чтобы носить его на пальце: из огромной лапищи Бардена можно было выкроить по меньшей мере две ладошки Илис. — Но наверняка могу пообещать вам только, что не потеряю перстень.
— И на том спасибо. Я знаю, ты любопытна, и твой любопытный нос тебя когда-нибудь погубит, но я все же буду надеяться, что произойдет это не слишком скоро.
— Вы что, всерьез за меня переживаете? — еще сильнее удивилась Илис.
— А ты разве не знаешь, — Барден смотрел на нее с нескрываемой насмешкой в рыжих глазах, — что император не может ни за кого переживать, потому что у него нет сердца?
— Нет, не знаю.
— Ну так еще узнаешь.
И Илис узнала. За зиму она вообще узнала о Бардене много такого, насчет чего предпочла бы оставаться в неведении; и видела его в разных видах, большинство которых не способствовало возрастанию приязненных чувств. Илис увидела его, наконец, в гневе, когда лицо его и шея наливались кровью, зубы по-волчьи скалились, а от рокочущих звуков голоса замирало сердце. Переставая сдерживаться, Барден начинал напоминать ураган или бурю — сравнения избитые, но верные: он становился таким же безжалостным, сокрушающим и слепым. В такие минуты Илис старалась держаться от него подальше, зная, что он перестает узнавать и даже замечать кого-либо и может причинить вред самым близким людям, не задумываясь об этом.
Будучи безжалостным командиром, Барден ни во что не ставил жизнь своих подчиненных, и готов был положить всех до единого человека, лишь бы добиться цели. Временами он требовал от своих людей, казалось, невозможного, и готов был карать смертью за малейшую провинность. И не только был готов, но и карал: за два месяца Илис стала свидетельницей пяти казней.
Вместе с Альбертом, он сам вел допросы пленных, не гнушаясь применением пыток и ментальной магии, причем и в последнем случае он действовал отнюдь не деликатно. Илис, правда, на допросах не присутствовала, — желания видеть все эти ужасы у нее не было, да и не допустил бы ее Барден, — но наслушалась от солдат леденящих кровь рассказов. Половине того, что рассказывали, верить не стоило, но и оставшейся половины хватало за глаза. К тому же, решив окончательно прояснить ситуацию с допросами, Илис задала Марку вопрос в лоб.
— Да, это правда, — так же прямо ответил ей Марк. — Отец очень жесток с пленными. Он никого не жалеет.
— А тебе приходилось присутствовать на допросах? — не успокаивалась Илис.
— Да, — коротко ответил Марк и отказался продолжать разговор. Но и так уже все было ясно.
От всех этих открытий Илис сперва стало очень не по себе, но потом она мысленно сказала: ты хотела увидеть истинное лицо Бардена? ну так и смотри, любуйся на здоровье. Ты удивлялась, почему вокруг него, такого милого и обаятельного, царит атмосфера тревоги и священного ужаса? Теперь уже удивляться не будешь… Но ей все-таки очень трудно было сопоставить того человека, которого она знала уже несколько месяцев, с тем, кого узнала сейчас.
Как ни странно, не смотря на жестокость Бардена и его страшные вспышки ярости, солдаты вовсе не ненавидели его. Наоборот, они готовы были едва ли не лобызать ему ноги. Илис долго удивлялась, пока не выяснила причин такого отношения к императору простых смертных. Будучи крайне требовательным к другим, Барден не давал спуску и себе. Сутками он мог торчать на позициях, в мороз и метель, деля с солдатами сухари и солонину, а по возвращении у него хватало сил еще и на беседу с Илис. Кого другого подобное насилие над собой давно прикончило бы, но Барден, вероятно, был сделан из железа. Ни хворь, ни стрелы, ни вражеские мечи его не брали. Несокрушимое здоровье плюс живой ум и невероятная удача позволяли ему успевать везде. И Илис не уставала восхищаться им, не прекращая при этом и ужасаться.
Марк — тот был из другого теста, чем отец. Илис находила его более человечным. Хоть он и без содрогания взирал на творимые его отцом ужасы, в обращении с людьми он был гораздо мягче. И он не был так неуязвим. В середине января он подхватил страшную простуду, и только чудом удерживался на ногах. Пылающий жаром, с воспаленными глазами и жестоким кашлем, он разъезжал по позициям, и Илис страшно хотелось загнать его отлежаться в постель. Но ни сам он, ни Барден как будто не замечали его состояния, и она помалкивала. Закончилось все закономерно: Марк свалился в бреду и лихорадке, и не вставал неделю. А едва почуяв себя в силах встать на ноги, он снова помчался в мороз, в метель, к своим солдатам. Ясно было, что Барден молчаливо одобряет его поведение, но Илис его самоистязания понять не могла.
