— Смог. Сидел бы под дверью до утра в ожидании, пока ты протрезвеешь. Но этого не понадобилось, к счастью. Испугавшись моей угрозы, ты стихла и съежилась. Дала себя уложить и укутать одеялом по самый нос. ***
— Ты не переживай. Можешь найти себе мужчину и спать с ним. Я не против. Меня это не обидит.
— Зато я против. Это будет предательством. Не тебя — себя самой. Тело принадлежит одному, а все остальное другому?
— Ты слишком серьезно относишься к сексу. По-моему, за ним ничего, кроме физиологии, не стоит.
— Неправда. Меня бы задевало, если б ты спал с другой. Было бы больно. Неужели тебе нет? Не верю.
Я задумался над твоими словами. С одной стороны, ощущая тебя частью своего "я", готов был предельно тебе доверять. Ревность же возникает от недостатка доверия: раз появляется еще кто-то, значит, тебя одного мало? Но если бы я увидел твоими глазами — или даже просто представил, мужское лицо, тянущееся к тебе жадным ртом, мне стало бы нехорошо — по какой-то другой, метафизической причине. Нет, я уродился не в отца, но все же…
И тут ты вздрогнула — я почувствовал это сквозь одеяло. Пришла к той же мысли: разговор о ревности неминуемо напомнит мне об отце.
— Ладно, давай закроем тему. Я спать хочу.
— Давай закроем. Только скажу, что в чем-то ты права, но я вполне могу потерпеть. Это не смертельно. Просто не буду думать об этом.
— Да не нимфоманка я никакая! Прекрасно проживу и без плотских радостей. Ничего со мной не случится…
Ты уткнулась носом мне в шею. От тебя пахло алкоголем, но это не раздражало, наоборот, казалось благоуханием.
— Не могу заснуть, — пожаловалась ты спустя пять минут. — Закрою глаза, и такой вертолет начинается… Мне нельзя пить, совсем. Организм плохо принимает, и потом отхожу долго… Ты вот про секс говорил, и я вспомнила: один раз я мужу изменила — так банально: на курорте. Он не знал, я не рассказывала, да и вообще это не задело никого, показалось чем-то пустяковым. И разошлись мы из-за другого.
— А каким он был, твой муж? — Я спросил не ради того, чтобы поддержать беседу — было и впрямь интересно. — И отчего вы разошлись?
— Он был спокойным, деловым, положительным. Ни к чему не придерешься — аж противно. За все время мы умудрились ни разу крупно не поссориться. Работал в банке. Делал карьеру — потихонечку, шажок за шажком. Не дурак — поговорить было о чем. Расстались с моей подачи, он был удивлен, крайне. И все мои родственники тоже. Разошлись мирно, без скандалов, без дележа имущества. За то время, что прожили вместе, я как-то умственно разжирела. Не в смысле, что мозг увеличился в объеме, но — разленилась, перестала чего-то хотеть, к чему-то стремиться.
— Хорошо, наверное, когда на пути периодически попадаются такие люди: успеваешь с ними передохнуть…
Сон окутывал меня, приходилось говорить через силу. Твои же слова долетали как сквозь толщу воды.
— А по-моему, наоборот: они слишком расслабляют. Притупляется инстинкт жизни. — Ты поворочалась, устраиваясь удобнее. — Завтра на работу, что б ее черти скушали… Только, если уйдешь, обязательно возвращайся, чтоб мне не сходить с ума в твоих поисках…
*** — На этот раз сон был наполнен лиловатым туманом. В нем не было проявленности, завершенности форм. Клубились вихри, носились клочья, похожие на марлю или кисею. Наши руки были переплетены так тесно, что врастали одна в другую. Не было звуков и запахов… "Мне страшно", — ты брела, низко опустив голову. Твои голубые волосы тонкими змейками вились перед лицом. "Чего тебе бояться? Я смогу уберечь тебя от всего на свете".
— Твое тело струилось. Оно было прозрачным, и в его лазоревой толще шевелились водоросли и сверкал белый песок. "Вихрь может разметать нас далеко друг от друга. Он бывает сильным, очень сильным". "Мы сумеем найтись снова. Даже если окажемся в разных концах земли". " Ты обещаешь?" "Да". "Помнить?" "Помнить…" ***
5.
*** — Ты действительно намереваешься вспоминать всё? Каждый день, каждый час, каждую минуту? Это ведь два месяца жизни.
— Ладно, уговорил. Давай самое яркое и важное.
— Например?
— Например, поезда. Сейчас я буду рассказывать: мне очень дорог этот момент. ***
Встретились мы с тобой в сентябре. А в конце октября я заболела — грипп или что-то вроде. Неделю провалялась с высокой температурой. Не сказать, чтоб из тебя вышла замечательная сиделка, хоть ты и старался. Выходило все вкривь и вкось: то плохо завинченной грелкой ошпаришь мне ноги, то, когда особенно колбасит и хочется мокрого полотенца на лоб, валяешься обдолбанный, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.
Ни маму, ни сестер звать не хотела: представляла, каково тебе будет от диалогов с ними. Надеялась, что справимся собственными усилиями. В общем, чудо, что, тем не менее, начала выздоравливать. А когда температура спала и голова перестала разламываться, ощутила себя в нирване: на работу не нужно и ты рядом — большую часть дня…
Как только я окрепла до такой степени, что могла ходить без посторонней помощи, ты вытащил меня гулять. И не куда-нибудь, а на железную дорогу, бродить по путям. Подобными вещами я и детстве не увлекалась, а сейчас вроде совсем не по статусу, но я не спорила. Было легко и радостно — и от вернувшихся сил, и от твоего бодрого вида.
Мы забрели достаточно далеко от города, благо погода располагала: солнечно, сухо, звонко от синего неба и яркой листвы — последней, зацепившейся на ветках.
— Насколько ты мне доверяешь?
Я ответила, что полностью.
— Вот сейчас и проверим. — Ты крепко завязал мне глаза моим же вязаным шарфом. — Просто знай, что с тобой не случится ничего плохого.
Потом обнял меня сзади, опустил подбородок мне на макушку и заговорил о смерти.
Я что-то пробормотала, про ясный и чудный день, и вроде как ты не в тему, но мне положили палец на губы.
— Молчи и не отвечай, только слушай. Что бы ни произошло, ничего не говори. Так вот: ты никогда не хотела умереть? Самой сделать выбор, не ждать, пока тобой распорядятся высшие силы или провидение. Я много думал об этом, когда погибли мои родители. Только не хотелось уподобляться отцу, поэтому выбрал самый медленный из всех возможных способ. И самый комфортный. Но если вместе с тобой — это будет по-другому: намного чище и красивее.
Твой голос, ровный и негромкий, успокаивал. Я не знала, всерьез ты или играешь, но страшно мне не было.
— Даже термин есть такой: дабл. Двойной добровольный уход. А у японцев самоубийство двух влюбленных — национальное культурное достояние. Очень красивое, почти ритуал. Но вот что интересно: сколько будет длиться боль? Полсекунды при столкновении или дольше? Существует версия, что эфирное тело после гибели физического продолжает чувствовать боль еще несколько часов, а то и дней. Знать бы наверняка. Ты готова вытерпеть такие страдания? Может, лучше отойти в сторону и просто пережить мою смерть?
