В твой голос стал вплетаться посторонний шум. Приближался состав. Правда, пока он был далеко.
— А что почувствуют твои родители, сестры? Меня терять некому, а у тебя множество ниточек, удерживающих здесь. Это будет подло по отношению к ним. Ты не боишься поступить подло?
Я не отвечала, поскольку ты просил слушать и молчать.
Состав приближался. Интересно, пассажирский или товарняк? Я пыталась определить по стуку колес, но не получалось. А ты все говорил и говорил…
Когда не только слухом, но вибрацией всего тела я ощутила, что поезд уже близко, ты убрал руки с моих плеч и крикнул:
— Прыгай в сторону!
Но сам не сдвинулся с места, поэтому я не пошевелилась.
Грохот стал сокрушительным, порыв ветра ударил в лицо…
Лязгало и грохотало долго, и до меня дошло, что состав идет по соседним рельсам. Ты знал это изначально — видел.
— С тобой даже играть неинтересно. — Ты развязал шарф, когда лязг стал слабеть и удаляться. — Слишком послушная.
— Ты же сказал, что со мной не случится ничего плохого. Я тебе верю.
— Настолько?
— Да.
— Понятно. Больше так не буду, обещаю. А то чувствую себя полной скотиной.
Солнце скрылось, заморосил дождь, но я была рада каждой капле, осевшей на щеках, и мокрым ногам, и хлюпающему носу. Мы медленно брели назад. Потом стояли между двумя путями, по которым в разные стороны неслись длинные товарняки. Мы были в центре тайфуна, казалось — шатнись вбок и сдует под колеса. Было здорово — дико и весело.
— Где бы ты хотел побывать? — спросила я, когда все умчалось и стихло.
— В черной дыре. Всегда было интересно, что это за штука. Возможно, проход в иной мир с другим числом измерений.
— Дыра — это да, это вещь. Но я про нашу планету.
— Тогда в Центральной Америке. — Ты набрал горсть камушков и прицельно бросал их на рельсы, вслушиваясь в металлический перезвон. — Там, где жили ацтеки и майя, где остались развалины храмов и пирамид, сквозь которые проросли джунгли.
— Помню — ты подсел на них в семнадцать лет. Даже татуировку сделал.
— Да, Кецалькоатль. Очень жестокие были народы.
— Неужели за это стоит любить?
— Жестокие, но мудрые. Знаешь, у них была ритуальная игра, что-то вроде баскетбола, где проигравшую команду целиком приносили в жертву. Или выигравшую? — точно не помню.
— И это тебе в них нравится? С таким восторгом об этом говоришь.
— Ты шокирована? Но Солнце перестало бы двигаться по небу, если бы они не питали его свежей кровью. Так они верили. И еще огромную роль в их мифологии играла Венера. У нее было две ипостаси. Утренняя — амазонка, безжалостная убийца. Все войны начинались при утренней Венере. И вечерняя — шлюха. Беспросвет, не правда ли?
— И все-таки сложно понять, чем они так привлекают.
— Своей бескомпромиссностью. Бесстрашным и честным взглядом на мироздание, где нет ничего, по сути, кроме убийств и купли-продажи. Тем, что они абсолютно не похожи на нас. Еще тем, что они создали изумительную культуру, а их взяли и истребили.
— Бремя белого человека.
— Скотство и сволочизм белого человека.
Ты тяжело дышал, а румянец стал лихорадочным.
— Ладно, сменим тему, — я погладила тебя по пылающей щеке. — Ты устал, и я тоже. Садимся на электричку и едем домой.
— Едем.
В электричке ты опустил голову мне не плечо и закрыл глаза. Задремал?.. Я тоже прикрыла веки.
— И еще одна вещь, касающаяся майя, — пробормотал ты. — Слышала, наверное, об их календаре, заканчивающемся в декабре 2012-го года?
— Конечно. Многие ждут часа "икс" в панике.
— Если прав тот чудак-американец, который считает этот календарь галактическим посланием человечеству, то получается, что по законам космоса человеческая жизнь ничего не стоит. И любви — в земном смысле слова — там нет.
— Потому что майя приносили человеческие жертвы?
— Да. Высокоразумные посланцы из космоса внедрили свое послание в ритуалы бесчеловечного народа. Хотя в то время возникли уже гуманные религии типа буддизма или зороастризма.
— Если в законах мироздания нет милосердия и любви, что в них тогда основное?
Ты немного подумал.
— Наверное, красота. Майя были великолепными архитекторами, очень любили цветы. Почитали поэтов.
*** — Прогулка, как ни странно, не утомила меня, а взбодрила. С тобой же было наоборот: ты едва добрался до дома.
— И ты не пустила меня на встречу с Клоуном и Скобой. Поехала сама.
— Они ничуть не удивились. Даже обрадовались, увидев меня. Когда я объяснила, в чем дело, проводили к барыге, купили мне — на те деньги, что я принесла, сразу несколько доз, про запас. Проследили, чтобы товар был качественный.
— Молодцы, парни.
— Под дозой тебя почему-то опять потянуло на серьезные разговоры… ***
— Обещай мне одну вещь. Заранее. Хорошо?
Обычно под кайфом ты говоришь очень медленно, голос течет как болотистая река. Но сейчас интонации были жесткие.
— Хорошо.
— Какая ты послушная…
— Ты уже говорил мне это недавно. Что я должна тебе обещать?
— Не делать той вещи, к которой я склонял тебя сегодня — я прикалывался, играл. Не убивать себя, когда я умру.
Я фыркнула.
— И только-то? Какой пустяк!
— Не ерничай.
— От кого другого, но слышать такое от тебя?!..
На твоем лице была мука — несмотря на недавно принятый глоточек рая.
— Глупая. Дело не в христианских догмах и запугиваниях, не в запрете на отпевание самоубийц и всяких посмертных карах — я на это плюю.
— А в чем?
— Просто мы не встретимся. Потом. Понимаешь? Попадем в разные места. Я кое-что в этом соображаю, поверь.
6.
Тебе нелегко давались прогулки. Ты не жаловался и даже шутил чаще прежнего, но я чувствовала, что тебе уже не бывает нормально или терпимо. Кололся ты теперь только дома — я настояла, чтобы ты вышел из тройственного союза. Еще раз встретилась с Клоуном и Скобой и объявила, что ты больше не появишься. Они не огорчились и не возмутились. Скоба пробурчал, что рад за тебя, а Клоун отвесил мне шутовской поклон и расшаркался.
Денег от продажи бронзовой статуэтки хватило дней на десять. Потом я снова съездила, уже одна, в пустую квартиру и затем к антиквару.
Постепенно ты стал колоться чаще, чем раз в день. То и дело я натыкалась на шприцы и кровавую вату. Я ничего не говорила тебе, но было больно, очень больно. И ничего поделать с этим не могла.
*** — Я знал это. Но бывает жажда, которую не утолить: чем больше пьешь, тем она сильнее.
— Твоя жажда тебя убивала.
