«Это только начало, — тоскливо подумала я. — Впереди еще Восьмое марта».
Торт немым укором простоял до конца рабочего дня, призванный воспитать во мне силу воли. Та почему–то взращиванию не поддавалась. Душевные страдания достигли пика, стоило мне представить, как уборщица заглядывает в холодильник и, видя там беззащитный тортик, набрасывается на него с алчным блеском в глазах…
«Не бывать этому!» — подумала я и побежала ставить чайник.
Унылые, одинаково серые пятиэтажки проносились за окном маршрутного такси номер тринадцать, одинокие прохожие безысходно месили весеннюю грязь. Весна, нагрянувшая с внезапностью налоговой проверки, совсем не красила город, который из приблизительно белого вдруг стал грязно–серым с мутными подтеками луж. Озябшие, чумазые воробьи на остановках дразнили неповоротливых голубей, таская у них из–под носа накрошенную жалостливыми старушками еду. Обрывки облаков в цвет талого снега засоряли небосвод.
Стоило ослабить бдительность, как свирепо набросилось запоздавшее раскаяние в содеянном. Напрасно я выбрала этот маршрут. Нужно было поехать на «четверке» через красиво украшенные центральные улицы, чтобы меня затянула предпраздничная суета, а пестрящие по обеим сторонам рекламные щиты отвлекли от невеселых мыслей. Острый приступ самоедства не стеснялся присутствия посторонних лиц. В раздумьях о бесславном крушении моих грандиозных планов настроение из плохого превращалось в мерзопакостное. Даже верное чувство юмора, которое не раз выручало, стало мне изменять.
Это было хуже всего.
Для полноты ощущений надлежало вспомнить о грядущем дне рождения, который прибавит мне еще один год. Согласитесь, не повод для радости, если ты особа женского пола. Прошедший год не соизволил порадовать меня приятными и разнообразными событиями, чтобы пытаться его удержать. Из динамиков на смену незапоминающейся попсовой песенке в салон маршрутки хлынул требовательный голос Виктора Цоя.
«Перемен — требуют наши сердца!» — поставил он в известность пассажиров.
«Перемен — требуют наши глаза!» — не дождавшись ответной реакции от тупо уставившегося в окна люда, уточнил солист группы «Кино».
Хотелось бы. Но откуда им взяться? Переменам–то.
«Перемен! Мы ждем перемен!» — начала подпевать про себя я, покидая маршрутку и заранее зная, что от прочно засевшей в голове песни уже не избавиться.
Щедрый дождь грязных брызг из–под колес иномарки окатил меня с ног до головы и стал последней каплей в чаше терпения. Плюнув на поруганную диету, я на последние деньги отоварилась в ближайшем ларьке отвратительно калорийными продуктами и отправилась домой.
Моя дорога лежала через парк, по виду напоминавший заповедник для маньяков. Угрюмые тополя перемежались с чахлыми рябинками. Центральную дорожку осаждали заросли кустарника, разглядеть сквозь которые что–нибудь даже при полном отсутствии листвы было невозможно. Гравий настораживающе скрипел под ногами. Картина становилась еще более удручающей в спускающейся на город темноте. Редкие фонари даже не делали попыток исправить положение тусклым освещением. Но пять с половиной лет — достаточный срок, чтобы привыкнуть к чему угодно. Не доверяйте первому впечатлению. Никакого криминала, в отличие от центрального городского парка, здесь отродясь не водилось. Но некоторым его подобием наша лесопарковая зона все же могла похвастаться.
Первая достопримечательность — тихий наркоман Леша, который при ограблении очень вежливо и интеллигентно просил отдать какую–нибудь вещь. Опытные жертвы, подвергавшиеся разбойному нападению не в первый раз (к незнакомым людям он стеснялся подходить), отдавали имущество без боя. На следующий день сердобольная бабушка горемыки с многочисленными извинениями все возвращала. Обеспеченные родители, постоянно мотающиеся по загранкомандировкам, раз в год обязательно сдавали неразумное дитятко в хорошую лечебницу. Лечение стоило дорого, но все же обходилось дешевле, чем оплата Лешиных подвигов и потраченные нервы. Правда, результатов оно не приносило.
Вторая достопримечательность — эксгибиционист, пожелавший остаться неизвестным. В зависимости от времени года на нем поверх фривольного белья были накинуты либо шубка, либо плащик по последней моде. Вот и сейчас он ненавязчиво терся невдалеке, робко выглядывая из–за пушистой елочки. Завистливый вздох вырвался из груди, когда я разглядела очередную новинку гардероба. Белое пальто, украшавшее сегодня нашего маньяка, приковало меня в прошлую субботу к витрине центрального универмага почти на час. Но чтобы его купить, на три месяца мне пришлось бы отказаться от еды, ходить на работу пешком и задолжать значительную сумму ЖЭКу.
«Ничего. Белое полнит». Утешает.
Я приветливо помахала знакомой фигуре в белом. Вместо того чтобы вежливо ответить на приветствие, он шарахнулся от меня как от чумной. Пять лет с гаком прошло, пора забыть старые обиды.
…Не совсем трезвая, вернее, совсем нетрезвая первокурсница–заочница, которую доброжелательные коллеги надоумили в своей теплой компании обмыть первую удачно сданную сессию (учебы не будет!), возвращалась проторенным путем домой. На несчастье местного криминала, это была моя первая пьянка с таким размахом. Бокал шампанского или легкого вина по праздникам не в счет.
Снег нежными хлопьями планировал сверху, задерживаясь на ресницах и шапке. Я глупо хихикала, пытаясь стряхнуть налипшие осадки. Ноги постоянно отклонялись от курса, вместо прямой линии получался скособоченный зигзаг. Когда меня занесло на очередной вираж, навстречу выпрыгнула, гостеприимно распахнув норковую шубку, наша достопримечательность. Шуба длиной до пят, сияющая антрацитовым переливом в изменчивом лунном свете, поразила меня в самое сердце. Если бы сознание не дрыхло хмельным сном, может быть, фактор неожиданности и сыграл бы ему на руку, а так…
— Нашел чем гордиться! — презрительно фыркнула я, окидывая пренебрежительным взглядом дорогущий прикид. И обошла его с видом королевы в изгнании, величественно поправляя пальто с вылезшим и пожелтевшим от времени песцом на воротнике.
За спиной раздались сдавленный писк и обиженные всхлипы. Снег скрипел и кусты трещали под торопливо удаляющимся горе–извращенцем. Вслед ему неслось мое хихиканье, быстро перешедшее в хохот, неприлично громкий в притихшем парке, — я наконец сообразила, как было воспринято мое высказывание. Но каждый понимает в меру своей испорченности. Я–то про шубу говорила! Нечего выпендриваться, тогда бы обращали внимание на другие части тела. Хотя, скажем прямо, хвастаться там нечем…
