Зачем я ему? – подумала вдруг Наденька. Пожаловаться на несчастную судьбу?.. Так ведь сам выбрал эту дорогу…
И вдруг поняла – да, именно для этого. Потому что бывают в жизни моменты, когда очень хочется пожаловаться, все равно – кому. Пусть даже совершенно постороннему человеку. А ведь она ему совсем не посторонняя…
– Кой толк в том, что я подавал когда-то большие надежды? – продолжал Ясной. – Если бы вернуться в былое!.. – Он горестно вздохнул и опрокинул еще стакан. – Я вел бы себя совсем иначе. Мы бы прожили вместе, долго и счастливо. У нас родились бы дети. Как можно было променять детей на заклинания? – Он стиснул руки так, что хрустнули персты. – Все пыжился, думал, вот стану квалифицированным чародеем, совершу великие магические открытия, применю их в своем деле. А дело ушло!.. Единственным моим великим открытием оказались вы, но я даже не заметил этого. – Он вдруг грохнул кулаком по ящику, и Наденька испугалась, что тот развалится. – Большие надежды, черт меня задери! А главную свою надежду, вас, упустил!… И все пробежало мимо… И жизнь пробежала мимо, впереди одна смерть. – Он со стоном вздохнул. – И ведь пять лет назад уже понимал это, ведь мог поехать на похороны… Ан не поехал! Передумал! Постеснялся! Струсил!..
Наденька знала, что умерла пять лет назад. В приюте для престарелых – как всякая женщина, которую боги наказали бесплодством и безмужностью. Как всякая шлюха, сумевшая избежать гибели от побоев и пьянства… Умирала в безбрежном одиночестве, а он, оказывается, знал. Знал и не приехал! Предал ее во второй раз!.. Правду люди говорят: "Единожды предав – предашь и многажды"…
Он вновь смотрел на нее. Теперь в руке у него был нож.
– Не хочу, чтобы вас видели чужие глаза… Она ушла, я уйду, а вы останетесь, та, кто меньше всех заслужил награду остаться… – Голос его вдруг ожесточился. – Нет, я не дам вам остаться! Это будет несправедливо, в первую очередь по отношению к ней!
Он, кряхтя, встал, отбросил в сторону ящик – задавленно звякнула пустая бутылка. Спотыкаясь, бочком, подобрался к Наденьке и замахнулся.
Наденька сжалась в страхе. Зажмурилась.
Но удара не последовало.
Он пристально вглядывался в ее лицо пьяными глазами и беззвучно плакал.
– Нет, не могу, – сказал он через какое-то время. – Не мо-гу!
Нож выпал из его десницы и воткнулся в замызганный пол.
– Я любил вас всю свою жизнь, вы были моим ребенком, вы были моей семьей, моими воспоминаниями и надеждами… – Кажется, он начинал заговариваться. – Живите дальше, я уйду один.
Его шатнуло, и он поневоле опустился на четвереньки. Подполз к хлипкому скрипучему сооружению, на котором в княжеском доме не стал бы спать самый распоследний слуга, ткнулся лицом в серую подушку.
Наденька облегченно вздохнула. И вдруг поняла, что минуту назад он подарил ей жизнь, во второй раз. Как полвека назад. Два раза предал и два раза подарил жизнь. В самом сердце ее родилась благодарность к этому спившемуся старику. Кажется, дочерний долг состоит и в том, чтобы твой отец не умер в безбрежном одиночестве. А он ныне умрет, это Наденька понимала точно. Даже до утра не доживет, иначе бы не умыкнул ее. Она не знала, откуда к ней пришло это понимание. Пришло и пришло. Как будто это уже происходило когда-то с нею… Может, именно таким способом боги разговаривают с простыми смертными?..
Благодарность росла в ней, как ребенок во чреве матери, захлестывала душу теплыми волнами, рвалась наружу.
И тогда Наденька поднялась со своего стула. Обогнула все еще торчавший в полу нож, приблизилась к ложу и устроилась рядом со спящим.
Пьяный оборванец тут же зашевелился.
– Ш-ш-ш, – прошептала Наденька. – Это я. Я пришла.
– Да, – пробормотал он. – Это вы. Вы пришли. – Он пьяно всхлипнул. – Вы приходили ко мне не раз. И всегда во сне. Что ж, это были не самые худшие сны в моей жизни. Сны-мечты, сны-надежды. Как имя будущей княгини…
Он погладил ее по макушке.
Отвращения в ней не родилось, любовь и благодарность убивают отвращение. Слава богам, это единственное, что они способны убить.
Ясной опять был молод, кучеряв и черноус. Его губы касались ее уха, усы щекотали шею, а руки ласкали перси.
И Наденька ответила на ласку.
Он был неумел, и она помогла ему снять с нее белое невестино платье. Он был очень осторожен, и ей было почти не больно, когда он лишил ее невинности. Да, он был все еще мужчина. Но в самый главный момент – когда услада, зародившаяся внизу живота, захлестнула ей сердце, а он жестокими руками судорожно сдавил ягодицы, – раздался тихий всхлип.
Пьяные так не всхлипывают. Она все еще крепко обнимала его и бурно содрогалась от никогда не испытанной услады, но уже знала, что обнимает труп.
Нет, она не закричала. Ибо не испугалась. Ведь произошло то самое, что и должно было произойти; то самое, чего он ждал нынешней ночью и к чему был давным-давно готов. Поэтому она осторожно сдвинула с себя обмякшее мертвое тело, перевалила его на спину. Неторопливо поднялась, поцеловала мертвеца в еще теплый лоб. Затем подобрала свои тряпки, оделась и вернулась на место.
И только потом заплакала.
***
Утром князь Лопух, обнаружив дерзкую кражу, тут же вызвал стражников.
Через три дня "Счастливую невесту" нашли.
Самая гениальная картина великого в молодости, посредственного в зрелости и никакого в старости художника-волшебника Ясноя Ракиты стояла на старом мольберте в лачуге, где последнее лето жил бывший мастер. Труп его лежал тут же, на убогой постели, со спущенными штанами и уже начал смердеть. Наверно, старик занимался рукоблудием перед собственным творением. Тронувшись умом, забыл о возрасте, и непривычное для волшебника мужицкое наслаждение сгубило его ослабевшее сердце. Своего рода mors in coitus…
Стражники немедленно вызвали владельца картины. Князь немедленно прибыл.
И только тут выяснилось, что в последнюю ночь своей жизни умирающий волшебник зачем-то переписал "Невесту", сделав ее плачущей.
Князь нанял было реставратора, дабы вернуть картине прежний вид – благо, копии существовали, – но потом одумался: кто бы ни платил за работу и кем бы ни был в последние сорок лет Ясной Ракита, автором гениального полотна являлся он, и буде в предсмертном переписывании была его последняя воля, оную волю следовало уважать.
Реставратору заплатили изрядный аванс, и обрадованный мастер скоренько убрался восвояси – он понятия не имел, как сообщить князю, что краскам на плачущем лице "Невесты" без малого полвека, а реставрация ей пока еще не требуется.
Картину вновь заперли. Князь не приходил смотреть на первую жену без малого целое лето. А когда, вновь опившись медовухой, пришел, его чуть удар не хватил.
