Теперь, Леопольд, поведаю тебе, почему два дня не писал, и пусть голодный твой желудок от зависти липнет к позвонкам хребта.
Надо сказать, что я тут порядочно извелся от скуки: в новом моем замке не с кем даже поговорить. (Ужас! Ведь дедушкино завещание гласит, чтобы я жил здесь целый год, безвылазно. Максимум, что разрешено, – выехать на полдня в ближайший городок.)
И вот позавчера мы с матерью и сестрицей наконец-то в этот городок собрались. Выехали затемно, потому что городок хоть и ближайший, но от нашего, то есть моего, замка отстоит на сорок с чем-то верст. Приехали мы вовремя, как раз на ярмарку. Мать с сестрою сразу же в тряпочные ряды отправились, я их сопровождал попервоначалу, потом надоело: примеряют что-то, туда идут, сюда идут, возвращаются, торгуются. В общем, плюнул я на них и пошел самостоятельно бродить по ярмарке. А денежек у меня в карманах было ой-ой-ой сколько – мы, Леопольд, с тобой столько и за год не тратили…
И побрел я в ближайшую пивнушку.
Городок, между нами, неважный. Несколько дюжин домишек, в центре – ратуша, по окраинам – огороды, по бокам – лесистые горы, все – как на открытках рисуют. А по главной улице – важные – шляются в дурацких шляпах с перьями лесорубы из окрестных деревень. О, думаю, Боже, Боже, Боже! – целый год нельзя из этой дыры выбираться. Но что делать?
Заказал в пивнушке три кружки портера. К несчастью, пивнушка эта кишмя кишела чертовыми дровосеками, которые, как оказалось, только и искали повода с кем-нибудь подраться. Сначала все было мирно: я сидел, потягивал темное горькое пиво, угостил пару лесорубов. Но кто ж знал, что они такие сволочи. Стали они меня расспрашивать: кто, мол, такой? Я им без утайки: барон, говорю, фон Гевиннер-Люхс собственной персоной. А эти канальи подняли меня на смех, а один даже, дурачась, петушиным голосом стал визжать: «Ваше баронское высочество! Ваше баронское высочество!» Я, естественно, возмутился и, как всякий порядочный дворянин, заехал мерзавцу пивной кружкой в харю.
Наглец упал, пачкая кафтан соплями из окровавленного носа. Я, было, восторжествовал, но тут же и сам получил от другого лесоруба. А потом они все набросились на меня и стали мутузить. Я, правда, отделался легко: всего лишь нос оказался расквашен и под глазом чуть-чуть напухло. Могло быть и хуже. Ведь драка завязалась нешуточная. Представь, Леопольд, два лесоруба выворачивают мне руки, а еще двое шарят в карманах. Но я исхитрился двинуть одного из них носком сапога по роже.
И черт его знает, чем бы это все закончилось. В глазах моих уже помутилось, и горло как будто забилось острыми камнями. Все, что я мог, это лишь брыкаться и неловко, промахиваясь, бить руками, то и дело ощущая неслабые удары под ребра и по лицу. В общем, дружище, не сносить бы мне головы, если бы, перекрывая шум драки, не раздались голоса:
– Стойте! Оставьте парня.
– Эй, браток, охолони!
– Отойди, Михаэль, – пыхтя, сказал один из лесорубов. – Мы сами разберемся. Этот щенок нарывается.
– Оставь его, Руди, – произнес кто-то тихим, спокойным, но в то же время властным голосом. – С пацаном связался. Лучше противника не мог, что ли, найти?
– Этот сопленыш, – отвечал тот, кого назвали Руди, – сам напросился на тумаки.
– Оставьте его, – продолжал тихий голос. – Руди, а тебе, если хочешь помахать кулаками, предлагаю один на один… Уж я-то тебе точно бока намну. Оставьте пацана.
– Михаэль, – сказал лесоруб, – неужели ты думаешь, мы его серьезно мутузим? Так, учим слегка.
– Ну я тогда за него, – сказал Михаэль. – Давай, что ли, сшибись со мной. Или слабо?
– Ну хорошо, – сказал Руди, самый, как я заметил,здоровый из лесорубов, потирая ладони, покрытые жесткими желтыми мозолями. – Давай сшибемся. Если я тебя сшибу, то мы сопляка делаем.
Я вздрогнул. Меня больше не держали, но обступили кольцом, и убежать было невозможно. Если они так и дальше будут меня «делать», то на мне и места живого не останется.
– Идет, – сказал Михаэль, тоже мужик здоровый,
поправляя на голове егерскую шапку. – А если я тебя сшибу?…
– Тогда сопляка отдаем тебе.
– Ну что ж, – сказал Михаэль, – по рукам.
Их здоровенные ручищи сошлись в рукопожатии. Толпа лесорубов расступилась, увлекая в угол и меня. Молодые лесорубы отодвигали столы в центре зала вбок, освобождая место. Все посетители отходили к стенкам помещения, оставляя пустой середину пивнушки.
Михаэль стал у стены чуть согнувшись, вены на его шее вздулись причудливым узором. Руди стал у противоположной стены.
– Поехали! – рявкнул кто-то из лесорубов.
Михаэль и Рудольф бегом рванулись навстречу друг
другу. Руди, багровея от напряжения, издавал на бегу дикий, сотрясающий перепонки рев. Два мощных тела сшиблись в самом центре прокуренной пивнушки. Раздался сильный звук удара. У Михаэля по лбу потекла струйка крови.
– Еще раз, а, Михаэль? – тяжело дыша, спросил Руди.
– Ты же знаешь,– отвечал Михаэль,– я всегда все делаю до конца.
Они снова разошлись каждый к своей стене, а через несколько мгновений уже бежали друг на друга. Половицы пивного заведения сотрясались. Снова их тела столкнулись, и снова оба остались на ногах. Правда, Михаэль чуть шатался.
– Михаэль, – сказал, осклабясь, Руди, – по-моему, малец будет мой.
В ответ Михаэль, стоя у своей стены, лишь выдвинулся корпусом вперед и крепко сжал кулаки.
На сей раз соперники столкнулись грудь в грудь. Раздался тяжелый треск. Наверняка у кого-то из них сломалось ребро. А затем я заметил, как тяжело вздохнул лесоруб Руди, как схватился он за левый бок, а через мгновение тяжело осел на пол.
– Твоя взяла, Михаэль, – процедил он сквозь зубы, сплевывая на пол вязкой слюною.
Лесорубы, мешавшие мне уйти, разошлись, уселись где-то за дальними угловыми столиками и больше не обращали на меня ровно никакого внимания.
Михаэль и с ним еще трое, судя по виду, егерей позвали меня за свой столик.
– Ну, парень, – сказал один из них, с перебитым носом и необычайно глубоко посаженными глазами, – мне кажется, ты должен угостить нас пивом.
– Никому я ничего не должен, – огрызнулся я. – И вообще, пошел я отсюда.
– Эй, постой, ~ сказал другой егерь, небольшого роста, кряжистый, – присядь, поговори с нами. Расскажи, кто ты такой…
– И откедова к нам пожаловал, – сказал третий, худощавый, смуглый, с вьющимися, как у арапа, иссиня-черными волосами.
«Не стоит, пожалуй, еще и с этими цапаться»,– рассудил я и присел за столик.
– Я – Кристоф, – произнес я. – Приехал из Нюрнберга.
– Не ближний свет, – сказал худощавый. – А что тебя в нашу глухомань занесло?
– Я, – сказал я, как мне показалось, сдержанно и важно, – новый барон фон Гевиннер-Люхс, владелец замка Дахау и окружающих угодий.
