Элсвит мне нравится. Он все время интересуется моим прошлым: откуда я, как сюда попал. Конечно, я не такой дурак, чтобы отвечать правду, да и к счастью, Элсвита, кажется, вполне устраивают мои расплывчатые и подчас выдуманные ответы. Элсвит еще тот любитель почесать языком, он постоянно перескакивает с вопроса на вопрос, даже не замечая, что я не ответил, вечно сопровождает свою болтовню отступлениями и замечаниями о собственной жизни. Из рассказов Элсвита я понял, что его отец богатый американский банкир, человек, не одобряющий склонности сына безвозмездно помогать людям.
Мне самому с раннего детства было сложно соответствовать требованиям отца, а уж после жизни в памяти Первой, это и вовсе стало невозможным. Я вырос мягким, научился сочувствию и заботе, и я уверен, мой отец никогда этого не поймет и тем более не станет терпеть. В этом плане мы с Элсвитом похожи: оба разочаровали наших отцов.
Однако очень скоро я понял, что на этом наша с ним схожесть и заканчивается. Что бы там Элсвит ни говорил о своем «уходе из семьи», он продолжает общаться со своими богатенькими родителями и даже имеет неограниченный доступ к их не малым денежкам. А несколько недель назад его отец даже заказал частный самолет для доставки сына из Найроби домой на празднование его дня рождения. В то время как мой отец считает меня мертвым и, я вряд ли ошибусь, если предположу, что он весьма этому рад.
После ужина, приняв заслуженный душ, отправляюсь на боковую и застаю Первую, сидящую с ногами в плетеном кресле в углу спальни.
― Спать? Время детское! ― канючит она.
Быстро оглядываю хижину. Никого, значит, можно говорить вслух, только тихо. Живое общение для меня несравнимо естественнее мысленного.
― С завтрашнего дня попробую вставать вместе со всеми.
Первая одаривает меня недовольным взглядом.
― Что? Гипс сняли, хромота почти прошла… я восстановился. Мне пора работать как все.
Первая хмурится и начинает убирать со своей футболки невидимые соринки. Мне и без слов понятно, что ее беспокоит.
Где-то там остатки ее народа ходят под прицелом моей расы. А она торчит тут, в Кении. Причем торчит по моей вине, застряв бестелесным духом внутри моего сознания и не имея возможности действовать самостоятельно. Если б это было в ее силах, она бы уже давно была бы далеко отсюда ― неважно где ― главное, она бы сражалась.
― Как долго нам еще тут торчать? ― мрачно спрашивает Первая.
Кошу под дурачка, делая вид, будто не понимаю каково ей сейчас, и пожимаю плечами. Расстилаю кровать и заваливаюсь на бок.
― Мне некуда пойти.
* * *
Мне снится сон.
Та ночь, когда я пытался спасти Ханну. Покинув лагерь, я бегу через джунгли к его домику, изо всех сил стараясь опередить Ивана и отца. Я знаю наперед, чем все закончится ― Ханну убьют, а меня бросят умирать ― но в этом сне наивная спешка той ночи полностью возвращается, заставляя меня нестись вперед, не обращая внимания на лианы под ногами, хлещущие по лицу ветки, странные тени и хруст веток под лапами животных.
Передатчик, который я стащил из нашей с Иваном хижины, хрипит помехами, болтаясь у меня на бедре, и этот звук не предвещает ничего хорошего. Он означает, что другие могадорцы уже близко.
Я должен успеть туда первым. Обязан.
А вот и поляна. Хижина Ханну и его Чепана стоит на том же самом месте. Напрягая зрение, пытаюсь разглядеть что-нибудь в темноте.
Тогда-то я и замечаю отличия.
Поляна, да и хижина тоже, густо заросли травой и лианами. Одна из стен домика выбита наружу, и крыша над этим местом просела. Полоса препятствий, на которой Ханну вероятно тренировался, заросла настолько, что сразу и не догадаешься, что передо мной.
― Прости, ― доносится из джунглей голос.
Резко оборачиваюсь:
― Кто здесь?
Первая выходит из-за деревьев.
― За что ты извиняешься? ― Я озадачен, запыхался. И ноги ноют от бега.
В тот же миг все встает на свои места.
― Я не сплю, ― говорю я.
Первая кивает.
― Угу.
― Ты перехватила контроль. ― Слова вырываются раньше, чем я успеваю их осознать. Но судя по лицу Первой, я попал в точку: пока я спал, она захватила мое сознание и привела меня сюда ― к месту гибели Ханну. Раньше Первая никогда себе подобного не позволяла. Да я и представить не мог, что она вообще на такое способна. Но ее существо уже настолько переплелось с моим, что по идее подобное и не должно меня удивлять. ― Ты мной управляла!
― Адам, ну прости, ― говорит она. ― Я думала, если ты окажешься здесь, это напомнит тебе…
― Зря старалась! ― Я в замешательстве, зол на Первую за ее манипулирование моей волей. Но, едва произнеся эти слова, понимаю, что сказал неправду. Трюк Первой сработал.
Адреналин бурлит в крови, сердце бьется как сумасшедшее, и чувство всепоглощающей необходимости довести до конца то, что я не закончил несколько месяцев назад, вернулось. Угроза, которую мой народ представляет для Гвардии и всего остального мира, все еще существует.
Могадорцев необходимо остановить.
Отворачиваюсь от Первой, чтобы она не заметила сомнений на моем лице.
Но мы делим один мозг. Скрывать от нее что-либо ― бесполезно.
― Я знаю, что ты тоже это чувствуешь, ― говорит Первая.
Она права, но я задвигаю подальше назойливую мысль, что, оставаясь в Кении, я забиваю на свое предназначение. Только у меня все начало налаживаться! Мне нравится моя жизнь в Кении, нравится приносить пользу. И пока Первая не ткнула меня носом в убийство Ханну, легко было забыть о надвигающейся войне.
Отрицательно качаю головой.
― Первая, здесь я делаю хорошее дело. Помогаю людям.
― Я и не спорю, ― соглашается она. ― Но как насчет действительно важных дел? Ты можешь помочь Гвардии спасти целую планету! Да и вообще, неужели ты всерьез думаешь, что могадорцы пощадят эту дыру, когда их ужасно потрясный план осуществится, а? Неужели до тебя не доходит: все твои труды в этой деревеньке пропадут даром, если ты не присоединишься к битве и не поможешь остановить свой народ?
Ее слова попадают точно в цель, и Первая подходит ближе:
― Адам, ты можешь сделать намного, намного больше.
― Я не герой! ― кричу я, к горлу подкатывает ком. ― Я слабак. Дезертир!
― Адам, ― умоляюще произносит Первая, у нее тоже перехватывает голос. ― Признаю: мне нравится тебя подначивать, и я правда не перевариваю, когда ты умничаешь и все такое. Но таких, как ты ― один на миллион. Нет ― на десять миллионов. Ведь ты единственный могадорец, посмевший открыто не повиноваться вашей власти. Ты даже не представляешь, насколько ты особенный, сколько пользы ты можешь принести!
