Взвился ввысь богатырский конь — снова я, как ни пригибался, о балку потолочную приложился. Трактирщик только рот открыл, постояльцы к углам кинулись. В аккурат на два стола приземлился Храп — оба переломал — и в дверь, снося ее к черту. Потом еще оградку сшиб — второй раз прыгнуть не успел, — и по дороге, по дороге. Вслед проклятья несутся, ругань несусветная. Храп изловчился, успел фыркнуть эдак презрительно — мол, молчали бы уже, не впервой слышать…
— О-ох, поле-е… — уже спокойней пропел я, спину распрямляя. — Ушли, Храп! Молодец, хвалю!
— Слез бы, роздых дал… — ворчит коняга.
— Прямо так ты устал, — спрыгнул я на землю все-таки, огляделся. — А заметил ты, Храп, что за голова страшенная у них в трактире прибита? Не иначе, чудовищу поклоняются там, да?
— Это ты, хозяин, пытаешься повод придумать, чтоб деньги им не возвращать, если царь к стенке припрет? — догадался Храп. — Так не получится! Голову эту вчера при тебе прибили, а принес ее ты. Как убил чудо-юдо лесное, округу второй месяц пытающее, так и сказители, откуда ни возьмись, подвалили, и трактирщик, помнится, подобрел разом, медов хмельных все подливал…
— Подобрел, говоришь? То-то и видно… И хмельные меды — у-ух, хорошо пошли!.. Что-о-о?! Нет, Храп, так не пойдет, почему я своих подвигов не помню?
— Пить надо… — злобно начал конь.
— И на этом закончим! — грозно сдвинул брови я. Конь только в очередной раз фыркнул.
Платить придется. Надоело. Нет, конечно, что бы там Храп не рассказывал, а промашки вроде сегодняшней со мной редковато случались. Но все равно — надоело. Вроде бы служу царю нашему батюшке. Вроде даже получаю от него плату. Хотя гневлив очень наш царь, и после ссоры нашей памятной, что из-за Елены-царевны приключилась, сомневаюсь я в этой плате, но все равно — от трактирщика-то точно не дождешься. А все убытки — личные, не государственные. Помню, как чудо-юдо, другое уже (и откуда они на земле русской в таком диком количестве берутся?!), каждую ночь на мосте являлось, и оттуда шло боем да пожаром по окрестным деревням. Я бы сразу как напал бы, как ударил бы — только и видали это чудо-юдо! Ага, как же. И за мост я бы тогда до сих пор расплачивался. Пришлось сначала выманивать от реки подальше (заодно, чтоб не сбежало), а потом уже и бой принимать. Как бежало чудо-юдо, как радовалось, что богатыря гонит… как приложить успело булавушкой да по головушке… По пояс в землю ушел — это ладно, и оттуда гада достал… Но откапываться потом, шлемом землю выгребать — это уж совсем глупо вышло!
— Э-э-эх, полюшко-по-о-оле-е! — погрустнев, затянул я. — Эх, поле раздо-о-ольное-е, ой, да воля во-о-ольная-а!.. Воля красна-а-ая, все впере-е-ед! Вперед, да к солнцу я-а-асному-у! К солнцу я-а-асному-у, к солнцу ве-е-ечному-у! К солнцу ве-е-чному-у-у! Ох, прощай!!! — конь споткнулся. Я, распевшись, не обратил внимания. — Прощай ты, моя жи-и-и-изнь! Жизнь моя беспе-е-ечная-а!.. Э-э-эх, полюшко-по-о-оле-е! По-о-оле, сле-е-ед, сырой тума-а-ан, все проше-е-ел! Близко море-окия-а-ан! Все проше-е-ел, да все вида-а-ал! Все проше-е-ел, а счастья не-е-ет, а счастья так и не наше-е-е-ел! Все проше-е-ел да все вида-а-ал! Сгинуть б в море-окиян!!!
Напоследок так рявкнул, что Храп уши прижал, столбом застыл. Я же, радостный, бодро вперед себе шагал. Добрая песня — она завсегда сердце греет!
— Хозяин… — робко так спрашивает Храп. — А ты другую песню знаешь?
— Да я и эту-то не полностью помню… Хотя… Ну, там еще что-то про поле и березку — я в деревеньке какой-то услыхал… Только ее девицы красные в хороводах поют.
— А может, лучше эту, девичью петь будешь? — предложил конь.
— А может, я лучше тебя на мыловарню сдам?! — предложил я в ответ.
— Ну, правда, — не сдается конь. — Который раз ее поешь, а все мороз по шкуре и птицы на подлете глохнут!
— Да отстань ты, мешок травяной, я и так всего полпесни помню, и то спеть не дают!..
Так шли мы с конем, шли, весь день шли — жрать-то нечего, зачем останавливаться… Мы так всегда с ним ходили — пока от усталости не валились. Потом, глядишь, и выйдем к какому-нибудь селению, где чудо-юдо очередное разыщется, а медов поменьше будет… Долго ли, коротко ли, а только солнце как раз закатилось, как вышли к реке-Ольхе.
И стоит там, против заката красного, великий воин! То, что великий — это мне хорошо известно, так как сам таким соколом гляжу, когда кольчуга на мне сверкает, да плащ до земли свисает, да меч в руках, да верный конь копытом бьет — земля трясется. Хотя от этого дождешься. Да и с мечом промашка малая — у незнакомца в руках булава. Шибко напоминает мне она ту, чудо-юдову, что след на башке знатный оставила…
— Здрав буде, добрый молодец! — говорю, помимо воли рукой к затылку потянувшись.
Тот помолчал, взглядом меня окинул. Тоже мне, девка он, что ли, чтоб рассматривать? Сам знаю, что выгляжу сейчас хоть куда — хоть в наши темницы, хоть в какие другие — везде без вопросов примут как родного! Меч у седла, лук со стрелами там же, сам в рубахе простой, волосы колтуном грязным, борода — не борода, щетина трехдневная. Я, видишь ли, как убегал, побриться не подумал. Кстати, за отсутствие бороды меня Гордей долго корил, у самого-то подлиннее иной косы будет. Даже ляпнул как-то слова давности этак, столетней — мол, борода — это мужественности признак, силы и здоровья. Дело на пиру было — половина дружины кашлем зашлась, медом поперхнувшись. Я кубок отставил аккуратненько, как раз проглотить успел, выразительно глянул на нашего царя.
— Намекаешь на что, царь-батюшка? Или других признаков… э-э-э… мужественности не ведаешь?..
И что-то не то я тогда, наверное, сказал… Сам знаю, что на язык несдержан. Месяц на глаза не попадался царю, от греха подальше. Даже обрадовался потом, что дружина за данью пошла. А после дани — свернул в сторонку и еще на месяц ушел, как говорится в государственных бумагах "подвиги творить", то есть дело делать благое и отсутствие оправдывающее.
— Оглох, что ли? — интересуюсь у богатыря вежливо.
— По-русски не разумеет, — говорит Храп.
— А то, я гляжу, конь какой-то дивный… маленький да косматый.
В этот момент-то я солнышко полностью пропало и вижу — то не конь уже неказистый, то волк лесной, да огромный такой! Восхищался молча, зверюгу разглядывал.
— Ну что, хозяин, — шипит тихонечко волк, — может, слово скажешь, или все будем… как это… впечатление производить?
— Замолчи, Серый, — так же тихо отвечает богатырь, а я смех сдерживаю, конь фыркает больше обычного.
— Признавайся, ты моего слугу верного загубил, чудище лесное? — спросил наконец богатырь.
— Это я-то чудище?! — ахнул я. Ну, небрит. Ну, немыт. Ну, лохмат. Ну, страшен, должно быть, сверх меры… Но не чудище же!
