Некоторое время невидимые колокольчики задумчиво позвякивали, а затем вдруг грустно качнулись в такт друг другу.
— Ветер Времени подул в неожиданную сторону… — ответил Исэхури. — Мир изменился… Уже изменился. И мы с этим ничто не можем поделать… Только ждать.
— Чего?.. Чего ждать?!. — полыхнул в ответ огненно-чёрным нетерпеливый Йолин. — Ещё чуть-чуть и он погубит тебя!
— Значит, так решил Тот, Кто Зажигает Звёзды. — печально качнулись колокольчики. — Не волнуйся, Йолин, скоро… очень скоро всё разрешится…
— Ты что-то знаешь? — то, что должно было быть Йолином, стало вдруг настороженно-жёлтым.
— Всё, что знаю я, в своё время узнаешь и ты… Потерпи, и не дай своему неистовому сердцу испепелить тебя! — немного нестройно прозвенели колокольчики, и, сквозь эхо последней фразы, грустно и нежно прошелестели. — Прощай!
В то же мгновение Йолин почувствовал, что остался один, отчего Дорога, где он стоял, стала вдруг серо-чёрной, и сразу же запахло осенними лесами Благословенной. Он постоял ещё мгновение, а затем, неспешно, и как-то неуверенно, тоже исчез.
Было темно и тихо. Густой, обволакивающий мрак, заполненный вязкой тишиной. Не было ничего, словно до сотворения мира. Даже его самого.
Исэхури вздохнул, но ничего не услышал: его ужасные стражи прекрасно знали своё дело.
Что ж. Надо радоваться хотя бы тому, что он всё ещё может думать. Впрочем, это не совсем так: на самом деле его тюремщики убеждены, что он давно уже не способен на это. Они искренне полагают, что это именно они возвращают ему способность мыслить, и, причём, только тогда, когда к нему приходит их властелин. И ещё, они верят в то, что лишь только благодаря этому, у него и появляется возможность тут же скрыться на Великом Пути, покуда они вновь не обуздают его разум. Исэхури невольно улыбнулся: когда-то Великое Ничто тоже полагало, что оно вечно, но потом пришёл Зажигающий Звёзды и всё изменилось. Так возник этот мир.
Ну, что ж, пора было исполнить то, ради чего он так долго ждал. Силы Исэхури были до крайности истощены: никогда ещё он не оказывался в столь трудном положении. И всё же, сто крат ошибался тот, кто полагал, что он окончательно сломлен!
На всё про всё у него было лишь несколько мгновений. Если он допустит хотя бы малейшую оплошность — у него ничего не получиться! Исэхури осторожно приблизился к Предверию и напряжённо всмотрелся. Тончайшая, практически невидимая нить соединяла его дух с несчастным, измученным телом. До сих пор никому из его стражей так и не удалось заметить её. Что ж, с их стороны это было непростительной ошибкой. Исэхури нащупал точку, из которой возникал ближайший малый ветер, и отсоединив его от неё, осторожно потянул ветер на себя. Самое главное — делать это как можно более плавно, так, чтобы он ничего не заподозрил. Трепещущая струна постепенно сворачивалась тугими петлями прямо на мерцающей границе Дороги. Стражей — семеро, значит столько же должно быть и дуновений. Итак, одно, второе, третье…
Когда все семь обжигающих ручейков извивались, крепко зажатые его волей, Исэхури ещё раз, мысленно закрыл глаза, а затем, когда опять открыл их, то одним могучим порывом миновал Предверие и вновь воссоединился со своим телом. Стражи встрепенулись, почувствовав внезапную опасность, однако было уже поздно: их тела тут же опутало нечто невообразимое — сияющее, как само солнце, но холодное, словно само Ничто, и как Ничто — неопределимое. Они не успели даже встрепенуться, как это нечто, в мгновение ока, протащило их сквозь Предверие, и с неистовой яростью зашвырнуло Я каждого из них куда-то в непостижимые просторы Великого Пути, а их бесчувственные тела, с глухим стуком, тут же повалились на пол.
«Получилось!» — возликовал Исэхури. Однако, рассчитывать на то, что у него много времени, увы, не приходилось: не пройдёт и минуты, как его злополучные стражники сообразят, что же такое с ними произошло, и вновь вернутся сюда.
Исэхури, едва сдерживая волнение, разжал кулаки, и на его ладонях призрачно замерцал образ вырезанного из дерева лепестка. С каждой секундой он становился всё прозрачнее и прозрачнее, а Исэхури всё никак не мог определить, где же находится то, частью чего он был. Ах, если бы через Дорогу можно было бы перемещать предметы из настоящего мира!
Наконец, он услышал отклик.
«Далеко! Слишком далеко отсюда!» — в отчаянии подумал Исэхури. Он прекрасно понимал, что не сумеет удержать столь длинный проход. Однако ещё одной такой возможности у него больше не будет: уже совсем скоро Садэн настигнет его!
Что ж… Оставалось самое последнее. Иного выхода у него просто не было.
Исэхури глубоко и горько вздохнул, а затем с силой прижал ладони к своей груди. Несколько секунд он стоял неподвижно, а потом вдруг как-то неестественно выгнулся и, яростно дёрнувшись, словно пытаясь вырваться из собственных объятий, с ужасным воплем замертво рухнул на пол. Между стен комнаты ещё металось эхо его крика, а над ним уже появилось какое-то, похожее на густой, белесый туман облако, с двумя огромными, сияющими внутри него таинственным, золотистым светом, пятнами. Мгновение оно неподвижно висело в воздухе, а затем, образ деревянного лепестка, лежащего на полу подле распростёртого тела Исэхури, ярко вспыхнул и исчез, а одновременно с ним растаяло и само облако.
На холодном, каменном полу лежало восемь тел: одно из них принадлежало Исэхури а, остальные семь — его стражникам. Но если Исэхури лежал неподвижно и в настолько противоестественной позе, что с первого же взгляда на него становилось ясно, что он умер, то тела его стражников, уже начали шевелиться. Прошло ещё несколько мгновений, и вот они, один за другим, растерянно озираясь, встали на ноги. И едва их взгляды скрестились на безнадёжно-мёртвом теле Исэхури, как комната содрогнулась от наполнивших её криков досады и ярости.
Рин то и дело ворочался. Ему всё никак не удавалось улечься поудобнее: казалось, что у него болит всё, что только могло болеть — ныли и руки, и плечи, и спина, да и ноги были, словно каменные: ведь не так-то это просто, целый день и большую часть ночи таскать тяжеленные подносы с блюдами и кувшины с вином. Он тихонечко застонал и снова повернулся на другой бок. Конечно, когда тебя в столь юном возрасте готовят распоряжаться на пиру у самого герцога — это, для человека незнатного, весьма и весьма многообещающе в придворной карьере. Но терпеть из-за этого такие страдания!.. Вообще-то, он старший трапезничий, и не должен был этим заниматься, но господин Ндади слишком уж осерчал на него: сколько Рин не силился, сколько не чесал в задумчивости затылок, но так и не сумел ему ответить, сколько же потребуется разносчиков вина, хлебодаров, стольничих и простых слуг, а также, каким примерно должно быть меню, если господин герцог изволит устроить парадный пир на тридцать персон, пять из которых окажутся равны ему по положению. В наказание за нерадивость он и отправил его трудиться простым разносчиком, неприминув при этом сварливо указать, что для многих весьма полезно иметь представление и о подобной, самой простой работе. Самым же обидным было то, что Рин, на самом деле, знал ответ. Знал, да только вдруг позабыл! И вспомнил его лишь уже после выволочки. А ведь никто из трапезничих не разбирался во всех этих придворных уложениях, лучше, чем он!.. Рин попробовал лечь на живот, и тут же в пояснице у него нещадно заломило. О, нет! Лучше продолжать лежать на боку. Он ещё раз тяжело вздохнул и засунул под подушку руки. В первую минуту, там было приятно прохладно, но потом и простынь и подушка быстро нагрелись, и Рин, досадливо засопев, снова вытащил руки наружу и перевернулся на спину.
