Нынешним утром всю землю застилал туман такой густоты, что ноги по колено пропадали из видимости. Самая благоприятная погода для нечисти. Мне, правда, до сих пор не доводилось пересечься ни с гоблинами, ни с троллями, ни с гномами, ни с эльфами, но я по этому поводу не переживал. Есть многое непознанное на этом свете, а жизнь так длинна… Да и не готов я пока к подобным свиданиям.
К тому же сырость эта пронизывает до костей. Но скоро солнечные лучи наберут силу и в мире снова воцарит благоденствие и чистота. Поеживаясь, я зашел в воду, высоко поднимая ноги, да так и замер с задранной конечностью, потому что над ближайшим леском тишина вдруг взорвалась многоголосьем птичьей стаи. Мурашки дружной толпой пробежали по позвоночнику, захотелось побросать все ведра и стремглав умчаться к нашему лагерю. Но низменный инстинкт не смог мною овладеть, я нарочито медленно умылся, непроизвольно оборачиваясь, взял ведра и в бодром темпе преодолел расстояние до костра.
— Что-то не так в лесу, — задумчиво произнес Охвен. Повернулся ко мне и добавил. — Может, сходишь на разведку? Что за напасть в тумане шастает, пернатых беспокоит? Не иначе нечисть…
Я не успел ответить ничего, потому как во рту пересохло, предложение Охвена было таким неожиданным и несвоевременным! А старик уже вовсю смеялся, разрушая своим беззвучным смехом все мои страхи и непонятки. Я, в самом деле, уже готов был отправиться с дозором, хоть по уши в тумане, хоть по колено в нечистотах, хоть к троллям, хоть к гоблинам. А лучше всего — к милым девушкам. Но Охвен умерил мой пыл, заметив:
— Солнце выйдет, вместе сходим. А баранов наших пусть вон он попасет.
Он кивнул в сторону уважаемого всеми собаками и волками округи пса Бурелома (или просто Буренки, как мы вежливо называли его). Буренка тем временем, ожесточенно изогнувшись, вылизывался, подтверждая пословицу, что нужно делать уважающему себя кобелю в краткие минуты безделья.
Все стало на свои места, действия определены, волнения излишни. Мы продолжали заниматься своими делами, обстоятельно и несуетливо. И только удаляющийся треск соек отзывался некоторым холодком в груди. Что день грядущий нам готовит?
***
Туман сгинул, будто его вовсе и не было. Зато мокрая трава сохранила все следы, оставленные нынешним утром. И следы эти оказались престранными.
Что-то двигалось по направлению к морю, широко приминая всю растительность по ходу. А над чем это так напряженно склонился следопыт Охвен? По самому краю следа на маленькой сосенке, чуть не выкорчеванной неведомым, было что-то, заинтересовавшее опытного и бывалого охотника и воина. То есть, увы, не меня.
— Это кровь. К тому же, весьма возможно, человеческая. Хотя, быть может, кто-то завалил здоровенную зверюгу, положил ее на волокуши и теперь, надрываясь, тащит к родному очагу.
— В начале лета только охоту и устраивать…
— Что бы то ни было, а разузнать придется, — продолжая оставаться совершенно серьезным, сказал Охвен. Мои иронии он пропустил мимо ушей. — А потом сообщить куда следует: у них там стрел полные колчаны, мечи вострые, а по истреблении нечисти колдуны уже так истосковались, что и слов никаких нет. Сплошное молчание. Вот пусть и практикуются.
Последние слова он произнес едва слышно, каким-то сдавленным шепотом.
Мне стало совершенно ясно, что пойдем мы сейчас на поиски утраченного, но днем не страшно, тумана нет, дом рядышком, а со зверьем уж разберемся как-нито. Только вот Охвен совсем не похож на себя, больно мрачен, будто долг у родственника нужно забрать, а тот про это и не вспоминает. Так и пошел он по следу, подволакивая калеченую ногу, уверенно двигаясь к месту, где след этот начался. Я потащился следом, стараясь улавливать всяческие мелочи, как то: помет зайца (только внимание отвлек), гора измочаленных шишек под дятловой кузницей (тоже мне мелочь — споткнуться можно!), дохлая мышка (умерла, видать, совсем недавно, от разрыва сердца, узрев что, тащат на срубленных сосенках странные охотники). Стоп. Это не мышь. В наше время мыши просто так на дорогах не валяются. Это что-то типа серенького мешочка, который носят на шее.
— Смотри, Охвен, я нашел что-то.
— Молодец, глаза у тебя молодые, меня мои уже подводят. Давай-ка, поглядим на это поближе.
Он поднял мешочек. Нашейный кожаный шнурок оказался порван. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что бурые пятна на поверхности этого маленького нательного кошеля вовсе не грязь или разводы пота. Охвен медленно и осторожно вытряхнул на ладонь содержимое и вдруг резко одернул руку, как ужаленный. На траву упала миниатюрная медная рыбка. Я заметил, как задрожали руки у моего невозмутимого доселе друга. Лицо перекосилось, как от боли, он даже перестал дышать.
— Что случилось? — я встревожено ухватил его за локоть. — Сейчас сбегаю за бражкой, ты пока присядь здесь.
Алкоголь, говорят, способствует прояснению мозгов. Конечно, в некоторых умеренных количествах. Я уже вовсю собирался мчаться в наш лагерь, но Охвен придержал меня за плечо и произнес:
— Нам бы надо поторопиться. Я знаю, чья это вещь. Может быть, удастся еще что-нибудь предпринять.
Я поднял изящную рыбку и спросил:
— С чего ты решил, что знаешь, кто хозяин этой штуковины?
Охвен посмотрел на меня таким взглядом, что и мне самому сделалось тоскливо.
— Потому что эту рыбку, этого окушка, я сделал сам…
***
Шли мы совсем недолго. Наверно, потому что нигде более не задерживались, да и шагу прибавили изрядно. Оба молчали, хотя вопросов у меня была целая куча, но я прекрасно ощущал все беспокойство Охвена. А понять что-либо самостоятельно я попросту не имел никакой возможности, фантазии не хватало. Вот и шел я за Охвеном, уже более не отвлекаясь на всякие уличительные улики, да их, вероятно, и не было.
Так незаметно мы и добрались до ничем не привлекательной полянки. Полянка была совсем маленькой, ближе к противоположному краю, подобно кургану высились несколько разномастных валунов. Земля вокруг была вся истоптана, будто на танцевальной площадке или борцовском круге. Ну, а около камней, точнее, прислонившись к ним спиной, сидел человек. Мы замерли. Но и тот, кто сидел напротив нас, не шевелился. Да и вряд ли он когда-нибудь сможет сделать хоть какое-то движение, его сердце замерло и не билось. Теперь перед нами сидел не человек, а то, что от него осталось, мертвец. В этом можно было не сомневаться, потому что все его тело представляло собой сплошную рану, уже и не кровоточащую.
Таких людей я не встречал никогда: коротко остриженные черные волосы, ни намека на бороду и усы, хотя он уже и не был юным, тонкий и прямой нос, широченные плечи. В каждой руке он сжимал по неширокому и несколько искривленному мечу, уперев каждый из них в землю перед собой. Поэтому тело и не падало. И самое странное — воин улыбался…Улыбка получилась усталой и какой-то печальной, но как еще мог улыбаться мертвый — я себе представить не мог.
