А вечер тем временем уже вовсю раскрывал свои объятия жестокой красавице — ночи. Мой желудок запел, как возбужденный лесной кот, напоминая мне, что сегодня мимо пронеслись все традиционные трапезы. Я поспешно спускался к воде, огибая жилища, надеясь поскорее узнать у вездесущих и всезнающих мастеровых с пирса все, что мне наказал Охвен. Олле-лукойе, до чего же холодно становится, как же есть хочется! Я прибавил шагу, почти перешел на бег, но, вдруг, резко остановился.
Я всегда так резко останавливаюсь, когда кто-то здоровенный хватает меня за шиворот. Фляги с молоком покатились вниз, под горку, а я забился в конвульсиях, как форель на кукане. Удалось удержаться на ногах — и то, слава богу! Проделал несколько вихляющих движений всем телом, изобразил из себя на несколько мгновений ветряную мельницу — и только после этого, обретя равновесие, огляделся: за что это такое я там, в спешке, зацепился?
За отворот моей туники держался огромный кулачище, соединенный посредством руки с бочкообразным туловищем, на котором ухмылялась во всю ширь ненавистная морда звероящера Бэсана. Во, попал!
Бэсан был огромным парнем, на несколько лет постарше меня, говорят, даже стал викингом, но почему-то всегда болтался не при делах. В караулах не стоял, в походы не ходил, даже ремеслом никаким не занимался. Жрал хмельную медовуху, отрастил себе упругое брюхо и очень старался получить в ухо. Потому как постоянно на кого-нибудь задирался. Этот кто-нибудь обязательно должен был быть младше Бэсана, да к тому же ниже ростом. Что ему легко удавалось, потому, как роста он был значительного (так мне тогда казалось). Нижняя челюсть выпячивалась вперед, придавая лицу поистине зверское выражение, он это выражение старательно усугублял, выпучивая при каждом своем слове глаза. Хотя, голос… Вот с голосом случилась накладка. Как ни пыжился Бэсан, как ни тужил он свои голосовые связки, но бас или тем более грозный берсерковский рык не удавался. Вот визгливый фальцет — пожалуйста.
Его побаивались и втайне ненавидели многие мои сверстники, но противостоять пока не получалось ни у кого. Если бы я не отвлекся на чувство голода и на спешку, то обязательно бы заметил совсем немаленькую фигуру, привалившуюся к огромному камню. А какой запах распространялся вокруг! Похоже, этот тролль купался в бочке с бражкой. Теперь, попав к нему в объятья, я просто задыхался. Как же меня так угораздило! Что за невезение!
— А, это ты, козлов дояр? — спросил он, рыгнув мне прямо в лицо.
Было бы чем, меня б стошнило. Я промолчал. Как бы так извернуться, чтоб убежать? Но Бэсан уцепился за меня крепко. Он тупо уставился мне в глаза и старательно сопел. Пауза затягивалась.
— Что ты здесь ходишь, недоносок? — наконец, нашелся правильный вопрос.
Я молчал, как топор в колоде.
— Это ты у меня всех щенков украл? Уу, ворюга позорный, наконец-то я тебя поймал!
— А ты, что, недавно ощенился? — удивился я. Какие щенки, какое воровство? Что он там несет?
Бэсан перестал смотреть мне в лицо и слегка отклонился в сторону. Мне даже показалось, что он потерял устойчивость и сейчас рухнет, как осенний лист. Я непроизвольно сделал движение руками, чтоб поддержать его, но вместо этого получил мощнейший удар в левую скулу, отлетел в сторону на несколько шагов и ударился правой половиной головы о камень, ловко подставленный природой именно на место моего падения. Из глаз вырвались серебристые светящиеся шары и умчались ввысь, в голове заиграла на барабанах целая армия не знающих отдыха шаманов. И словно откуда-то издалека доносился визгливый голос Бэсана, слова я понимал, но смысл их от меня ускользал. Потом что-то начало толкать меня по ногам, опять же — зачем? Меня это стало очень утомлять, просто невмоготу стало терпеть подобные неудобства, надо встать и уйти отсюда, но нечто мешает мне перевернуться на спину, держит меня за ноги. Руки, как из пуха, я их вообще не чувствую, поэтому я извиваюсь, как червяк, и все-таки оказываюсь на лопатках. Открываю глаза — они у меня почему-то оказались закрытыми — и получаю сильнейший удар по голове. Это небо на меня упало, я увидел его и услышал воющий звук падения. И сразу же хлынула боль.
Голова превратилась в пустой бочонок. С гвоздями, рассыпанными в нем. А потом эту бочку стали раскручивать, гвозди начали вонзаться в оболочку, отрываться от нее с мясом. Да что же мне так больно! Спазмы пытаются вытолкнуть из тела хоть каплю былой еды, но я сегодня как-то без полдника. Пустота желудка вызывает тоже не самые приятные ощущения, словно временами раздирают внутренности. Кто я, где я, почему со мной такое творится? Страдаю в мучениях. Кричать бы надо, но язык едва ворочается в пересохшем рту.
Вдруг, на меня обрушивается целый поток холодной воды. Какое облегчение! Мир вокруг перестает вертеться. Я открываю глаза — опять я их закрывал — небо вернулось на свое место. Посреди неба голова человека, склонившегося надо мной. Он очень испуган. Я щурюсь, пытаясь сосредоточиться, я узнаю его. Это мой друг — Олли Наннул.
* * *
Олли — скальд, юный, правда, но тем не менее. Он может играть на любых музыкальных инструментах, сам придумывает мелодии, а уж слова в песнях, сложенных им, заставляют удивляться и старых опытных творцов. Сам он хрупкий, болезненно бледный, несмотря на немалый рост, физическая сила не относится к его достоинствам: руки, как ветки, ноги, как палки. При разговоре его лицо очень подвижно, так что становится смешно смотреть, какие гримасы он изображает. Однако характера хватает для оказания должного отпора обидчику, каким бы силачом тот ни был. Словом, скальп. Простите — скальд.
— Приветствую тебя, о, песнопевец, — сказал я, вернее, хотел сказать. Вместо этого губы на начавшем заплывать лице, промычали нечто нечленораздельное. Хорошо, хоть не заблеял.
— Больно, Мортен? Я видел, как этот плевок гоблина тебя избивал. Пойдем-ка отсюда, подобру-поздорову, пока этот урод не очухался.
— Это я его бил. Еще бы пару-тройку моих могучих ударов головой по его кулакам — и я бы победил, отвалились бы у него руки по самые ноги, — я вновь обрел дар разумной речи.
— Пошли ко мне в шалаш, тут на берегу у пирса. Я по ночам караулю заместо моего папаши. Иногда. Надо что-то с твоим чаном сделать, превратить его обратно в вид, более подходящий для человека. Пошли, пошли быстрее.
— Ты только никому не говори, ладно?
— Не переживай, некому мне болтать в столь поздний час, да и не люблю я этим заниматься. Сам же прекрасно знаешь, — сказал Олли, зажмурив один глаз. Может, он хотел походить на Одина?
И мы пошли вниз к затихшему на ночь фьорду, где у пирсов стояло несколько дракаров, где перекликались меж собой сторожевые викинги, где я должен был бы узнать все, что попросил меня Охвен.
