Посредственность. Никогда не стать Мастером.
“Будет копировать свитки, переписывать книги, писать аудиенции… мало ли работы. Ему не идется спать по углам в тавернах, в ожидании, найдешь ты очередной заказ или нет. Место кланового писаря и каллиграфа не самое плохое.
Мальчишка навсегда останется никем. У него просто не хватит сил, чтобы закончить и вдохнуть жизнь хотя бы в одну картину! Так пусть будет тем, кем может. Копировщиком, писарем, картографом. Делает копии, заполняет свитки – это его предел! Пусть просто будет тем, кто он есть – мечты хороши только тогда, когда есть сила!”
Ответ Мастера тогда Коста тоже помнил отчетливо – такие слова старик Хо запрещал ему использовать в “приличном” обществе. И сказал, что у него – Косты – есть выбор, и этим он отличается от раба и вассала.
“Суть” не постигалась. Безжизненные штрихи один за другим рождали такие безжизненные слова на листе. В них не было силы, не было движения, не было того, что составлял бы суть рода Блау.
Вместо строгих линий выходили мягкие, как пухлые щечки с ямочками, и смешливые… совсем не подходящие для родовой доски.
Посредственность.
Коста свернул свитки, и пошел к мастеру. Признание собственных ошибок – это истина, а кто, как не каллиграф должен отражать истину в штрихе? Чтобы писать честно – нужно видеть суть в себе самом.
Свою суть он постиг давно и отчетливо. Он – посредственность.
– Чего тебе, малец? Опять кончился пергамент? – старик Хо быстро прикрыл тряпкой набросок – он тоже работал, уже почти декаду, но так и не сказал Косте над чем, и целое не удавалось увидеть ни одним глазом – мастер тщательно запирал дверь плетениями. Хотя декаду назад он успел рассмотреть несколько набросков – лицо сира Блау наполовину в тени, улыбающуюся Мэй-эр и ещё двух детей, одного – совсем ребенка.
– Я не смогу, мастер, – выдохнул Коста раньше, чем успел передумать. – У меня не выходит. Вы были правы – я слеп и не вижу суть. Не могу уловить. Я хочу отказаться от зака…
Подзатыльник прилетел раньше, чем он закончил и Коста больно прикусил язык.
– Щенок, – наставник тщательно вытирал полотном палец за пальцем от туши. – Для любого мастера позор иметь такого трусливого ученика.
– Я не…
– Трус, – повторил старик Хо. – Причина – страх. Ты просто боишься ошибиться.
– Нет!
– Боишься так, что не можешь писать. Самое простое – это отказаться. Нет доски – нет ошибок.
– Да нет ж-ж-же, – Коста начал заикаться. – Мастер был прав – у меня недостаточно опыта, доску должен рисовать учитель и…
– Трус, – жестко повторил Наставник Хо. – Жалкий. Трус. Недостойный пути мастера. Когда я учил тебя сдаваться раньше, чем попробуешь?
– Я п-п-пробовал! Две декады! Пробовал! – от обиды Коста не сразу смог сглотнуть.
– Когда Блау сказал, что отдаст заказ тебе – моему ученику, – продолжил мастер тише, – я был против ещё и потому что ты – не готов и ты – слаб. Слаб не телом, слаб – духом.
Коста заморгал – часто часто и стиснул руку в кулак.
– Твоя слабость – это страх. Ты не откажешься от заказа. Ты сделаешь его. Есть клановые каллиграфы, есть мастера в пределе, которые с радостью написали бы всё, что угодно, но не справились бы. Постичь суть рода Блау может только тот, кто спускался на двадцатый. Я тоже был там, – продолжил мастер Хо тише, – но я не смогу написать… груз прошлого исказит суть. А ты ещё живешь будущим, щенок. Ещё хочешь оставить след в Хрониках. Тот, кто видит будущее – связь поколений, достоин писать, щенок. Иди. И ищи «суть». И не возвращайся, пока не почувствуешь.
* * *
Хотелось есть. Спать, а ещё изорвать все пергаменты на мелкие кусочки.
Коста скинул верхнее покрывало с кровати, запер хлипкую дверь и погасил свечи. Устроился посередине на полу и закрыл глаза.
Что есть «суть»? Что есть «суть» рода Блау?
Породнившиеся? Заклинатели? Повелители тварей? Владеющие Гласом? Одаренные-больше-прочих? Что есть суть? Смотреть в будущее, так сказал Мастер.
…Но вместо будущего перед глазами упорно вставала смешливая булочка Мэй-эр с ямочками на щечках. Зимы будут идти, персиковые саженцы приживутся и вытянутся…Сезоны будут сменять сезоны, и однажды сад поместья Блау осыпят лепестки персиков…
…Два крыла достроят, зимний сад на крыше – Коста почти видел, как яркие лучи светила играют на витражах…
…Булочка Мэй-эр вырастет, у нее будут дети и поколения за поколениями, спускаясь в алтарный зал они будут видеть надпись над входом…
…Первый Аксель в роду Блау станет мужчиной, и через десять зим не отец, а он, соберет отряд зачистки и поведет их вниз…
Поколения за поколением.
Зима за зимой.
Сезон за сезон.
Блау хранят Блау.
* * *
Ступеньки под весом мастера Хо надсадно скрипнули, и он застыл, чтобы не помешать, но ученик не обращал внимания. Внизу на столе, озаряемом светом огня, были расстелены пергаменты, прижатые пиалами и чайником.
Кисть взлетала и опадала, руки скользили вдохновенно, он чертил с полуприкрытыми глазами.
Танец огня, света, теней и туши. Танец сути.
Малец уснул там же, через пятнадцать мгновений, и старик спустился вниз. Обошел стол, помедлив, и выдохнул. Когда прочитал. И украдкой вытер предательски повлажневшие глаза.
Он – справился. Он – смог. Все говорили, что он – не сможет, что нельзя научить видеть “суть”. Нельзя, если круг ниже третьего.
– Я смог, – прошептал он беззвучно. – Вы говорили я никогда не смогу… но я – смог. – Хо потер бесполезную печать пальцами – простой кусок металла, который ещё никого не сделал мастером. – Вот теперь я – Мастер, учитель…
Ещё пару проверок и он сможет написать, что ученик Хо вырастил достойную замену. Достойную продолжить общее дело. И сможет вернуться. Представить Учителю своего ученика.
Сколько зим он не видел побережье и ласковые волны теплого Бирюзового моря? Сколько? Шестнадцать зим? Пятнадцать? Десять из которых, с того самого момента, как кланы начали договариваться об отправке новой экспедиции к “неизвестным землям” – он провел на Севере. Следил и наблюдал, пил и подкупал, развязывал языки и запоминал.
И только сейчас Хо смог постичь смысл странных слов, сказанные ему на прощание Наставником: “Умирать мне больше не страшно”.
Умирать больше не страшно, потому что теперь он никогда не умрет. Потому учитель продолжается в своем ученике. Он будет жить до тех пор, пока рука мальца держит кисть. Жить в его учениках, и в учениках его учеников.
Коста спал.
Не громко трещали дрова в камине. Косые тени ложились на кусок пергамента на столе.
Глядя на надпись, выведенную рукой ученика, Хо видел перед собой не черные линии туши, а бирюзовые волны, голубые облака и чаек в вышине. Старые камни растрескавшейся мраморной доски Го пахли сандалом, над любимой чашкой учителя вился пар… и так…
…поколение за поколением.
Зима за зимой.
Ученик за учеником.
Сезон за сезоном.
“Блау хранят Блау ”.
Глава 8. Право на выбор
Старый Керн, кухня в пекарне
Коста сушил сухари.
Думал, вздыхал, крутился на неудобном стуле у большой печи, вскакивал – вовремя пошевелить, чтобы не сгорели, снова вздыхал и садился обратно.
В пекарне думалось хорошо – вдова с дочерью споро наминали тесто и девчонка уже не раз получила за то, что открыла рот – с хлебом следует работать молча. Ему же – в обмен на то, что подновил вывеску лавки – два дня подряд выделяли подсохшие лепешки, которые не разошлись.
– Горит! Следи же! – рявкнула мистрис, и Коста очнувшись, снова начал шевелить небольшие кусочки лопаточкой.
Можно думать и так, без сухарей, но гораздо лучше думалось с сухарями, зная, что у тебя уже насушено пару мешочков, и сегодня будет ещё два. А четыре уже можно растянуть, если есть по две горсти в день, то почти на декаду.
