— Почему докладываетесь мне, солдат? — громыхнул Вискиджек. — Доложите непосредственному начальнику.
Женщина сердито повернулась к Парану: — Посты…
— Я слышал, Деторан. Приказываю Сжигателям экипироваться и построиться.
— Еще не было второго звона, когда…
— Я знаю об этом, солдат.
— Да, командор. Так точно, командор. — Женщина умчалась прочь. Вискиджек вздохнул: — Что касается моего предложения…
— Моим учителем был напан, — сказал Паран. — Так что я видел одного напана, знающего ценность субординации, и это не Деторан. Я знаю также, — продолжал он, — что среди Сжигателей она не исключение.
— Кажется, ваш учитель хорошо учил, — буркнул Вискиджек. Паран нахмурился: — Что вы имеете в виду?
— Вы сами только что перебили командира, Паран.
— О, мои извинения. Я забыл, что вы больше не сержант.
— Как и я. Потому мне нужны люди вроде вас, чтобы напоминать. — Ветеран повернулся к Колотуну: — Запомни, что я сказал, целитель.
— Да, командор.
Вискиджек снова взглянул на Парана: — Хороший прием, капитан — сначала заставить спешить, потом заставить ждать. Солдаты хороши тушеными.
Паран наблюдал, как его командир направился к воротам, затем обратился к Колотуну: — Ваши приватные разговоры с Вискиджеком, целитель. Я что-то должен знать?
Колотун сонно мигнул: — Нет, сэр.
— Хорошо. Можете идти в свой взвод.
— Слушаюсь, сэр.
Оставшись один, Паран вздохнул. Тридцать восемь тертых, обиженных ветеранов, уже дважды преданных. Я не связан с предательством во время осады Крепи, и немилость Лейсин касается меня так же, как и прочих. Тем не менее они обвиняют меня.
Он протер глаза. Сон стал делом… крайне нежеланным. Ночь за ночью, с самого отступления из-под Даруджистана… боль — и сны, нет, кошмары. Знают боги… Он проводил ночные часы, скорчившись под одеялом, кровь билась в жилах, в желудке бурлила кислота — а когда сознание наконец ускользало, сны были переполнены картинами бегства. Бегство, час за часом. Потом он тонул.
Это кровь Гончей неустанно циркулирует во мне. Должно быть, так.
Он раз за разом старался внушить себе, что кровь Гончей Тени была также истоком и его паранойи. Мысль рождала горькую усмешку. Неверно. Мои чувства слишком реальны. Хуже всего это чувство потери… и неспособность никому доверять — совсем никому. Без этого, что я увижу в жизни? Ничего кроме одиночества, а значит, ничего ценного. И потом, все эти голоса… шепотки о бегстве. Бегстве.
Он дернул плечами, сплюнул, очищая горло от кислой слизи. Думай о другом, о другой сцене. Необычайной. Волнующей. Вспомни, Паран, услышанный тобою голос. Это была Порван-Парус — ты же не сомневаешься в этом? Она жива. Как-то, некоторым образом, но колдунья живет…
Ах, какая боль! Дитя, плачущее во тьме, Гончая, воющая от горя. Душа, пригвожденная к сердцу раны… а я считаю себя одиноким! Боги, я хотел бы быть одиноким!
* * *
Вискиджек вошел в караулку, закрыл за собой дверь и направился к столу писаря. Он присел на него, вытянул зудящие ноги. Вздохнул так, словно разом освободился от множества узлов, и задрожал.
Через миг дверь отворилась.
Вискиджек выпрямился, ухмыляясь Колотуну: — Я думал, капитан назначил сбор, целитель…
— Паран в еще худшей форме, чем вы, командор.
— Мы закроем на это глаза. Охраняй его спину… Ты на что-то намекаешь, Колотун?
— Вы не поняли. Только я потянулся к нему — Денал, мой садок, отступил.
Только теперь Вискиджек заметил восковую бледность на круглом лице целителя. — Отступил?
— Да. Такого раньше не бывало. Это болезнь капитана…
— Опухоль? Рак? Говори яснее, черт дери!
— Ничего в этом роде, командор. Но потом придут и они. В его кишки вгрызается какая-то дыра. Полагаю, он все это скрывает. Но дела еще хуже… Нам нужен Быстрый Бен. В Парана вцепилось колдовство, пускает корни, как сорняки после пала.
— Опонны…
— Нет, Шуты — Двойняшки давно ушли. Путешествие Парана в Даруджистан — что-то случилось с ним на пути. Нет, не что-то. Много всего. Во всяком случае, он борется с этим колдовством, это его и убивает. Но я могу ошибаться, командор. Нам нужен Быстрый Бен…
— Я слышал. Призови его, как только попадем в Крепь. Но убедись, что он будет деликатен. Не нужно усугублять капитанову болезнь.
Колотун еще сильней наморщил лоб: — Командор, я имел… Он в форме, чтобы командовать Сжигателями?
— Ты спрашиваешь меня? Если хочешь потолковать с Даджеком, изложить свои подозрения — это твое право, целитель. Думаешь, что Паран не способен исполнять обязанности… так думаешь, Колотун?
Спустя долгий миг целитель вздохнул: — Подозреваю, пока способен. Он упрям, как и ты… командор. Ты уверен, что вы не родня?
— Черта с два я уверен, — прогудел Вискидек. — У приблудного полкового пса кровь чище, чем у моей фамилии. Давай оставим это. Поговори с Быстрым и Штырем. Посмотри, что сможешь раскопать про эту скрытую магию — если боги снова дергают Парана за веревочки, я хочу знать, кто из них. Тогда сможем подумать, почему.
Глаза смотревшего в лицо командиру Колотуна сузились: — Командор, во что мы ввязываемся?
— Я не уверен, целитель, — с недовольной гримасой сознался Вискиджек. Он перенес тяжесть с больной ноги. — Даруй удачу Опонны, мне не придется вытаскивать меч — командиры обычно мечом не махают, так?
— Если вы уделите мне время, коман…
— Позже, Колотун. Сейчас мне нужно обдумать разговор. Бруд и его армии подошли к Крепи.
— Ага!
— И твой капитан, наверное, гадает, какого Худа ты пропал. Изыди отсюда, Колотун. Увидимся после переговоров.
— Так точно, командор!
Даджек Однорукий и его войско ожидали прибытия Каладана Бруда с союзниками: спустившиеся Тисте Анди, кланы Баргастов с далекого севера, половина сил наемников, скотоводы — ривийцы. Оба войска должны были встретиться на все еще сырых от крови землях вокруг Крепи. Не ради ведения войны, но ради еще худшей передряги — мира. Ни Даджек, ни Бруд, никто иной из их легендарной команды не предвидел предстоящего столкновения — не мечей, но миров…
Признания Артантоса
Бока холмов в лиге к северу от Крепи покрывали неглубокие борозды — едва затянувшиеся рубцы времен, когда аппетиты города привлекали степи на границе Ривийской равнины. С незапамятных времен эти холмы были священны для скотоводов. Фермеры Крепи кровью заплатили за безрассудство.
Этим землям было далеко до полного исцеления. Лишь некоторые менгиры, круги камней и плоские могильники оставались нетронутыми. Камни других сейчас бессмысленными грудами лежали вдоль некоего подобия террасных полей. На полях когда-то растили кукурузу. Вся святость этих мест сохранялась только в умах ривийцев.
