По толпе общинников пробежал ропот ужаса, когда они увидели, что глаза Уголька затянулись тонкой прозрачной кожицей, а затем исчезли вовсе. Теперь на страшном, гладком лице парня торчал только нос.
Бедный Уголек, мыча от ужаса, стал метаться по двору, в кровь раздирая себе ногтями кожу на лице. Добежав до распятия, он стукнулся головой об перекрестье, отшатнулся, попятился, споткнулся об дрова и рухнул в жертвенный костер.
Одежа вспыхнула на Угольке, как сухая солома. Парень выкатился из костра и, объятый пламенем, махая руками, как подбитая птица, стал кататься по земле.
– Да сгорит твоя адская душа на сем костре тщеславия, неблагодарности и гордыни, еретик! – пророкотал Пастырь и опустил свою белую длань.
Уголек перестал метаться и замер. Пламя стремительно пожирало его туловище, руки, ноги и голову, превращая их в обугленные головни. А Пастырь повернулся к общинникам, распахнул им навстречу руки, будто обнимая их, и громко возвестил:
– Вы – избранные! Свидетели бытия моего на лице земли сей! Какие еще чудеса нужны вам, чтобы уверовали в меня?
Общинники пристыженно молчали.
– Я указал вам пусть к спасению! – с упреком продолжил Пастырь. – Я взял вас к себе и пригрел к душе своей, как кровных детей! Отчего вы платите мне за любовь черной злобою?
Общинники потупили головы. Глаза их были полны ужаса и стыда. Пастырь посмотрел на них, прищурив светлые глаза, и вдруг улыбнулся.
– Подойдите ко мне, братие! – позвал он. – Я не держу на вас зла!
Общинники, ободренные словами своего вождя, воспряли духом и двинулись к белому чародею. Пастырь, глядя на них, заплакал.
– Все, что я делаю для вас, я делаю из любви к вам, – сказал он, и голос его тронул сердца всех присутствующих, как если бы с ними говорил сам Иисус.
– Отче! – крикнул кто-то. – Слезы твои язвят и обжигают нас!
– Смилуйся над нами, учитель! – вторил ему другой.
– Будь нам добрым Пастырем! – умолял третий.
– Хорошо. – Чародей улыбнулся им светлой улыбкой, в которой было так много доброты и любви, что даже у самого черствого и злого человека сжалось бы сердце. – Я буду вам добрым пастырем.
Смахнув с глаз слезы, он указал пальцем на обугленное тело Уголька и распорядился:
– Уберите отсюда это. Унесите и бросьте в овраг.
Благословив передний ряд общинников прикосновением длани, Пастырь повернулся и неторопливо пошел к воротам. Толпа покорно расступалась перед чародеем, а следом за ним шествовали трое его ближайших помощников, молчаливые, бесстрастные, с безжалостными глазами профессиональных ратников или убийц.
* * *
Хлопуша был потрясен чудесами, которые явил Пастырь, не меньше других. Но еще больше он был потрясен гибелью Уголька, обгоревшее тело которого уже унесли со двора.
Странным образом страх, голод и сожаление перемешались в его душе и выдали на выходе совершенно чудовищный симбиоз. Хлопуша смотрел на огромное деревянное распятие, стоящее посреди двора, и готов был пролить слезы умиления, но тут вдруг вместо креста перед глазами его вставал огромный железный противень с жареной курицей, покрытой ароматной хрустящей корочкой.
Желудок Хлопуши скручивало от голода, но тут же он видел, что у курицы, прибитой к кресту, лицо Уголька. И тогда к его горлу подкатывала тошнота.
Тогда Хлопуша стискивал зубы и начинал молиться:
– Отче наш, иже еси на небеси… Да святится имя Твое…
И вдруг он с ужасом и изумлением замечал, что мерзкие, богопротивные уста его бормочут совсем другое.
– …колбаса с салом хороша в любом виде… а поросенка, прежде чем положить на сковороду и сунуть в печь, лучше бы опустить на полдня в чан с кислым вином, а после – обмазать жирными сливками…
Хлопуша замолчал и испуганно огляделся – не услышал ли кто его голодной блажи. Но общинники были заняты своими делами.
«Вы – избранные! – прозвучал в голове у Хлопуши громоподобный голос Пастыря. – Свидетели бытия моего на лице земли сей! Какие еще чудеса нужны вам, чтобы уверовать в меня?»
По толстым щекам Хлопуши потекли слезы.
– Недостоин, Господи… – забормотал он. – Недостоин предстать пред лицем твоим, ибо грешен и погряз во грехах своих безвылазно. Но прошу тебя, Отче, смилуйся надо мной… Ибо если обману тебя, то пусть покарает меня вываренный в молоке и обжаренный на вертеле гусь, чьи потроха украсят собой капустную похлебку и придадут ей жирность и мясной привкус…
Хлопуша выкатил глаза и с размаху хлопнул себя по рту широкой ладонью. Опять!
Устав бороться с собой, верзила уселся на бревно и горестно вздохнул:
– Тяжелы грехи мои, Отче. Но, леший меня подери, как же пуст мой живот и как же мне хочется жрать! Появись сейчас предо мной дьявол, кажется, сожрал бы и его!
Хлопуша вздохнул, поднялся с бревна и, опустив покатые медвежьи плечи, двинулся к своей деревянной будке, служившей ему кельей. Там, на гвозде, вбитом в стену, его ждала плеть с оплетенным в железо охвостком.
Хлопуша назначил себе наказание сам – десять ударов плетью. Однако страха в его душе не было, и о предстоящем истязании Хлопуша думал почти с радостью. Плеть – штука неприятная, но кожа у него толстая – это раз, а боль поможет ему хотя бы на время позабыть о пустом брюхе – это два.
Ранняя выдалась весна. Теплая, мокрая, пасмурная. Глеб шагал по размокшей дороге, старательно обходя лужи.
«Что, если Молчун не врет? – размышлял он. – Что, если белый чародей и впрямь явился в Хлынь из Гиблого места?»
В ушах у него все еще звучали слова Молчуна:
«Я встретил одного безногого калику по имени Пичуга. Он был среди той шушеры, которая увязалась за Пастырем, когда тот пришел в Хлынь. Никто не видел Пастыря без сияющих одеяний. А Пичуга видел. Никто не видел Пастыря без ореола над головой. А Пичуга видел».
Часа два Глебу понадобилось, чтобы напасть на след бродяжки Пичуги. Один из калик-попрошаек рассказал Глебу (в обмен на три медяшки), где можно отыскать Пичугу. Сунув в карман монетки, попрошайка ощерил беззубый рот и сообщил:
– Я видел Пичугу полчаса назад. Он собирался навестить одного приятеля.
– Какого? – сухо осведомился Глеб.
Попрошайка сдвинул со лба шапку, прищурил слезящиеся глазки и ответил:
– Этого прохвоста зовут Ерш. И характер у него ершистей самого ершистого ерша.
– Где его найти?
Попрошайка ухмыльнулся.
– Знаешь лавку тетки Яронеги?
– Ну.
– Вот там он и околачивается с утра до ночи. Помогает Яронеге грузить на телегу коробы с зельем.
Глеб сунул в рукавицу попрошайки еще одну медяшку и отправился к лавке, которую держала торговка лекарскими снадобьями Яронега.
