— Скорее, Чу! — шепотом крикнул Моу Па. — Возьми моего жеребца в конюшне, ты знаешь, где. Чтобы через два дня ты был уже в Тай Чанре!
Мальчишка радостно кивнул и исчез. Едва Моу Па успел отойти от окна, как с лестницы послышались шаги, и голос Римьероса позвал из-за двери:
— Моу Па, ты не спишь еще?
— Ниэт, — ответил Моу Па как мог ленивее, изображая сонливость и потягивание.
— Тогда спустись к нам. Только тихо, чтобы тебя никто не видел и не слышал.
Соблюдая все предосторожности, Моу Па проскользнул в покои принца и замер у порога, чуть склонившись.
— Ты хорошо знаешь Кхитай? — спросил принц. Он нервно вышагивал по комнате, не подозревая, что очень похож сейчас на собственного брата.
— Мала-мала знаесси, — ответил переводчик.
— Что такое княжество Тай Цэ.. Дз.. Ну, то, что вы переводите как «страна благословенного покоя»?
Надежда затеплилась в душе Моу Па. Быть может, если убедить принца, что княжество мало и бедно, он не захочет принимать такой дар?
От волнения он едва не забыл про свой ломаный аквилонский.
— Тай Цзон — кайбо мала-мала ести. Люди самеш-ные — тарава едят.
— Как это — траву едят? — не понял зингарец. — Лотосоеды, что ли?
Видя искреннее изумление переводчика, Римьерос пояснил:
— Я не знаю, как это у вас называется. Те, которые едят или нюхают черный лотос и грезят от этого наяву.
— Ниэт, ниэт, — замотал головой Моу Па. — Тарава, которая растет. Жука, личинка, жаба. Птица — ниэт, мяса — ниэт, одна тарава.
— Кажется, я понял, — вмешался барон Марко, неизменный вечерний гость принца. — У них запрет на мясную пищу. Верно? Это значит, что они не разводят ни скота, ни птицы — скверно, мой принц,
Моу Па, на мгновение забывшись, обиделся:
— Разводит, все разводит! Карасивы пиро любиэт. Ма-лака любиэт. Осинь червя любиэт.
— Какого еще червя, что ты несешь?
— Селка червя. Карасивы селка.
— Ах, шелковичного червя! Пресветлый Митра, я уж подумал, что они его себе разводят на еду. А почему они не едят мяса?
— Свята Падда казн ниэт. Мяса исти — ниэт, зверя резати — ниэт, людя — този ниэт.
— Ну и местечко! — покачал головой Римьерос. — Вы слышите, да Ронно? Просто какая-то святая обитель, а не княжество! На что оно нам тогда сдалось?
— Подождите до завтра, мой принц. Кажется, вам хотел сказать что-то важное сам Ян Шань? Я уверен, не все здесь так просто, как видится на первый взгляд. Ступай к себе, Моу Па. Ты больше не нужен.
Едва за кхитайцем закрылась дверь, барон Марко заговорил:
— Государь мой, зачем вы так легковерны? Вы и в самом деле считаете, что эта рукопись — или что бы это ни было — стоит целого княжества? А если это спорные земли, и, войдя в них, мы окажемся меж двух огней? Император произвел на меня впечатление человека скорее мудрого и хитрого, чем щедрого.
— Все верно, вы же и сами слышали те ужасы, которые рассказывает Моу Па, — отозвался принц. — Но как бы ни было бедно княжество, в нем всегда найдется, что взять. Судя по всему, что я тут до сих пор видел, у нас и кхитайцев мнение о том, что имеет ценность, а что — нет, иногда расходится до прямо противоположного. Впрочем, — тут он зевнул, — в одном вы правы, мой дорогой друг. Надо дождаться завтрашнего приема и послушать, что скажет нам Ян Шань.
Барон одобрил это в высшей степени мудрое решение, и зингарцы разошлись каждый в свои покои.
Наутро принца разбудила пестрая свита, присланная ему императором. Римьероса ожидали все в том же Дворце Приемов.
Второй прием был обставлен еще пышнее первого. В присутствии множества мудрецов и просто ценителей искусства свитки были вынуты из ларца и во всеуслышанье прозвучали имена, чье несомненное авторство подтверждалось личными печатями. В найденном королем Зингары ларце, как оказалось, была собрана небольшая библиотека. То и дело раздавались восхищенные ахи и охи, и Моу Па пояснял Римьеросу, что сейчас речь идет об утраченном еще в древности трактате великого кхитай-ского мудреца, постигшего суть вещей, а сейчас — о безымянном повествовании древнейшего автора о великой войне между Северным Кхитаем и Южным. Война эта длилась не дни и даже не луны, а многие годы, пока наконец оба королевства не объединились в одну Поднебесную Империю посредством брака между двумя домами.
Для каждого свитка выносился отдельный футляр — лаковый или деревянный, и ветхий манускрипт со всею осторожностью помещался в него, как стигийские мумии — в свои каменные саркофаги. Римьерос следил за этой церемонией со все возрастающей скукой, как вдруг она неожиданно кончилась.
Император поднялся со своего места. Ударил огромный медный гонг. Ян Шань возвестил волю Владыки Небесных Полей:
— Дар, доставленный нашими гостями, — бесценен. После смерти нашей от этого источника вкусят наши дети и дети наших детей, и так далее. Посему нашли мы уместным подарить высокому гостю нечто, что также могло бы служить после него его детям и детям их детей. Династия Тай в княжестве Тай Цзон клонится к закату. Тринадцатый кайбон Благословенной Земли медленно умирает. Императору было бы жаль увидеть жемчужину наших северных провинций в запустении и унынии, и потому отныне передает он право распоряжаться и княжеством, и жителями его, и всем, что есть в нем, нашему высокому гостю, потомку королей, не уступающему кай-бонам Тай Цзона ни знатностью, ни древностью рода. Вступает он в это право с того дня, как не менее луны проживет в Доме-на-Вершине-Горы, что находится в столице Тай Цзона, городе Тай Чанре.
Моу Па, искусно подавив легким кашлем ехидный смешок, пояснил:
— Императора хосит казать, сто нова кайбона должны увидить в Доми вси людя Тай Цзон. За одна луна людя пройдет вся.
Римьерос кивнул, — и давая понять, что услышал объяснение, и соглашаясь со здравостью этого довода.
Объявив свою высочайшую волю, Император простился с принцем, пожелал ему удачи в новой земле и сказал, что уже распорядился предоставить Римьеросу две сотни лучших своих лучников, чтобы достойно вступить в новые владения. Ян Шань, следуя за ним к большим черепаховым дверям, шепнул по-аквилонски, проходя мимо принца:
— Я жду сегодня в храме. Не ходите без оружия И Римьерос почему-то снова почувствовал себя одураченным.
Быть может, если бы не это ощущение беспомощности перед волной событий, накатывающей на него с неотвратимостью Предопределения, он вел бы себя и осмотрительнее, и осторожнее. У себя на родине он слыл человеком скрытным и хитрым, здесь же ему постоянно казалось, что его выставили нагишом напоказ перед глумящейся толпой. Это чувство, вкупе с беспомощностью, порождало дерзкое желание делать глупости всем назло. К тому же у него было ощущение, что до развязки событий еще далеко.
