— Она должна почувствовать, что нужна тебе, — подтвердила Мара.
Видя, что Аракаси никак не может взять в толк, что они имеют в виду, Люджан пояснил:
— О боги, ну что ж тут непонятного? Она же ни разу не видела, чтобы ты допустил хоть какую-то оплошность. Ты прикончил убийц из тонга и остался жив; ты занимался с ней любовью в постели ее хозяина, и если ты при этом потел, так скорее всего от страсти, а не от страха. Ты прикасался к ней так, как мало кто из мужчин сумел бы, уж за это я поручусь, а отсюда следует, что ты — единственный человек на земле, который затронул ее чувства. Вот она и испугалась: по ее-то понятиям это означает, что либо она сама сплоховала — при всей ее красоте и выучке, — либо ты оказался слишком умным, раз сумел устоять против ее чар. Ведь считается, что в ее объятиях любой мужчина теряет голову, а заодно и способность думать о чем-то, кроме своего затвердевшего органа. Вот почему она боится. Из всех ее искусств не нашлось ни одного, которое помогло бы ей, когда речь заходит о тебе. Она не может воспользоваться ни одной своей защитной маской. Ей попался мужчина, который может ее понять, но она-то, со своей стороны, не способна прочесть его чувства! Она устала от постельных радостей, а забота о мужчине лежит где-то за рамками ее опыта. Ее нужно отвести куда требуется и показать, что это такое. Но для этого необходимо избавить ее от благоговения перед тобой. Вот ты в один прекрасный день попробуй — споткнись о камень, свались ей под ноги и посмотри, не кинется ли она к тебе и не примется ли врачевать твои ободранные колени. Мара отметила:
— Для неотесанного солдафона, который морочит головы женщинам, ты можешь быть удивительно проницательным, Люджан.
Военачальник усмехнулся, а Аракаси пообещал:
— Я подумаю над этим.
— Если ты хоть однажды задумаешься, имея дело с женщиной, — ты пропал, — предостерег его Люджан. — По крайней мере, из моих знакомых никто не влюблялся по правилам логики.
— Люджан прав, — подтвердила Мара, чутьем угадывая истину. Между нею самой и Хокану существовало полное обоюдное понимание; их объединяла гармония тела и разума. Но с безрассудным, прямодушным Кевином, который пререкался с ней и иногда заставлял ее кричать от бессильного гнева, она познала страсть, которая не угасла и по прошествии многих лет. При этом воспоминании сердце у нее забилось быстрее — и лишь порыв ветра, который занес в палатку запах дыма, заставил ее вернуться к реальности.
— Отправьте посыльного за нашим военным советником, — распорядилась она.
— Мы должны подготовить планы на случай любых неожиданностей, а пока не наступит решительный час — оставаться в живых.
В палатке повисла тишина. Ветер доносил звуки военного лагеря, живущего в предчувствии большой войны или смертоносного удара Всемогущих из Ассамблеи.
***
Пронесся шквал, и звук капель, падающих с мокрых деревьев, смешивался с криками офицеров, распоряжающихся устройством лагеря. Доспехи на воинах не имели знаков принадлежности к гарнизону какого-либо властителя, и палатки, установкой которых они сейчас занимались, были грязно-коричневого цвета. На первый взгляд этот лагерь ничем не выделялся из тысяч других, выросших в жизненно важных пунктах Империи; в его расположении странным могло показаться лишь одно: он явно не предназначался для защиты дорожного перекрестка, моста, брода или важного поместья. Отряд, удаленный на многие мили от возможных полей предстоящих сражений, готовился к ночлегу в лесной чаще на расстоянии четырех дней пути до северо-западных предместий Кентосани. Все совершалось в строжайшем порядке, когда слуги и рядовые воины устанавливали растяжки палаток и вбивали колышки.
На небольшом естественном возвышении, под густыми мокрыми кронами вечнозеленых деревьев расхаживал в очевидном возбуждении Джиро Анасати; за ним по пятам следовал слуга — ростом пониже господина и более худощавый.
— Сколько еще я должен ждать? — раздраженно бросил Джиро.
Слуга забежал вперед и согнулся в поклоне. Джиро обогнул его и остановился. Слуга, успевший привыкнуть к внезапным переменам настроения вельможного хозяина, ставшим особенно частыми после выступления армии в поход, прижался лицом к влажной куче прелой листвы:
— Твой командный шатер, господин, вскорости будет готов.
Джиро круто развернулся; глаза его были гневно прищурены.
— Я не к тебе обращался!
Бедняга еще глубже вжался в мокрое месиво, как бы во искупление своей провинности; тем временем властитель Анасати перевел взгляд на подоспевшего первого советника:
— Я, кажется, спросил: сколько еще ждать?
Чимака стряхнул каплю дождя с кончика носа. Вид он имел довольный и опрятный, несмотря на промокшую одежду и дневной переход по лесному бездорожью.
— Терпение, господин. Сегодня один неверный шаг может сорвать все планы, которые мы вынашивали годами.
— Нечего ходить вокруг да около, когда я задал вопрос! — возмутился Джиро, который был не в том настроении, чтобы выносить риторику наперсника.
— Я спросил, сколько еще ждать? Мы не можем оставить на месте осадные машины, чтобы они гнили без употребления на подступах к Кентосани. Каждый новый день приносит новые опасности: властителю из Омекана, которого мы поставили во главе войска, может изменить выдержка или же он вздумает потешить собственное честолюбие. Всякое промедление только позволяет легионам Шиндзаваи добраться, до Кентосани и подоспеть на помощь к Имперским Белым! Мы не имеем права воображать, что Ассамблея не станет следить за нашими действиями. В любую минуту маги могут вмешаться и запретить штурм! Так чего же, во имя всех богов, мы дожидаемся?
Если даже эта тирада и удивила первого советника, он не обнаружил никакого особенного волнения, а просто остановился на месте, тогда как Джиро продолжил свое хаотическое хождение. Только отойдя на шесть широких шагов, властитель наконец заметил, что приспешник, от которого он потребовал ответа, уже не следует за ним, и с трудом удержался, чтобы не разразиться бранью. Как всегда, Чимака был готов к любому исходу. Чтобы получить ответ, Джиро будет вынужден либо вернуться назад и тем самым признать, что он обеспокоен, либо дать советнику команду снова занять место рядом с господином — а расстояние между ними успело увеличиться настолько, что господин будет вынужден повысить голос на удивление всем находящимся поблизости.
Джиро мог, конечно, заорать, чтобы отвести душу, но среди его войска находился отряд из Омекана, и поэтому выбора не оставалось: Джиро пришлось вернуться к Чимаке.
Однако уступка эта раздосадованному властителю далась легко. На самом деле он восхищался остротой ума первого советника. Властитель, который обнаруживает перед всеми беспокойство и вспыльчивость, не обладает чувством собственного достоинства, и тот, кто домогается императорской короны, не должен удостаивать своим вниманием раздражающие мелочи. Всегда верный своему призванию наставника, Чимака проявлял величайшую деликатность и в присутствии воинов и слуг не позволял себе даже легчайшего намека на недостаточное самообладание хозяина.
