Джонатан Стрэн - Драконы

— Гм… дыша тем же воздухом, что и дракон, мы тоже обязаны говорить правду, не так ли? — сказал он.

И мне это не понравилось.

— Не хочешь выпускать джинна из бутылки, да? — продолжил Боб. — Хочешь прижать его к груди, не отпускать…

— Ты описываешь моего отца, а не меня.

Боб улыбнулся:

— Как работает эта штука?

— Берешь свиток и бьешь дракона по губам.

— По губам?

Я указала на длинный лепной бордюр, тянущийся вдоль ряда зубов.

— И не забудь спросить его, — повторила я.

— Хорошо. Спрошу.

Боб зашагал по ступеням, ведущим к драконьей пасти. На втором этаже горели два окна — ноздри дракона; над ними располагались два узких щелевидных оконца — глаза дракона; сочащийся из них свет был тусклым, казалось, он исходит от свечей. Я держалась за Бобом, в двух шагах от него — как будто мы уже женаты! — и не замешкалась, когда он протянул руку за свитком. Робко-робко Боб шлепнул пергаментом по гигантскому зубу.

Так вот как звучит голос дракона: сначала словно ветер, или напев храмовых колокольчиков, или далекое мычание буйвола, шагающего по колено в грязи на рисовом поле и тянущего за собой плуг; или глухое карканье ворона, плач младенца, скрип покачнувшегося на сваях тикового дома, шипение скользящей змеи. Только постепенно эти звуки складываются в слова, а слова словно повисают в воздухе, нестройно звеня и постукивая, точно загруженная работой посудомойка.

Гости редко заглядывают к нам, — заговорил дракон.

— Быстрее, Боб, спрашивай, — заторопилась я.

— Хорошо-хорошо, — отмахнулся Боб.

Мне казалось, он готов спросить у дракона то, что я хотела узнать, но вместо этого он выпалил совершенно иное.

— Как изменилась бы, — начал он, — история музыки, если бы Моцарт прожил еще десять лет?

— Боб! — воскликнула я. — Я думала, ты приготовил глубокие, космического масштаба вопросы о природе Вселенной…

— Куда уж глубже, — отозвался Боб, и тут пришел ответ, внезапно, прямо из сумерек.

Это была музыка — в своем роде. По мне, она звучала негармонично и беспорядочно; нестройно гремели хоры, точно ишаки пиликали на собственных хвостах. Но, знаете, Боб стоял, закатив глаза, и на лице его проступала невыразимая безмятежность. Музыка омерзительно лязгала, завывала и мяукала, насилуя слух, а на губах Боба расплывалась улыбка. И когда какофония начала затихать, он прошептал сам себе:

— Ну конечно… аподжатура[73] громоздится на аподжатуру, что ведет к интегральному сериализму среднеромантического периода, затем к минимализму в сочетании с импрессионизмом, набирающим полную силу в вагнеровском гезамткунстверком,[74] сталкивающимся с пуантилизмом позднего Веберна…

Наконец Боб открыл глаза, и вид у него был такой, словно он увидел лик Бога. А как же насчет меня и моей жалкой жизни? Но тут до меня дошло. У Боба свое представление о том, что составляет по-настоящему важные вопросы жизни. Я не должна скупиться и жалеть для него несколько ответов. Наверняка главное он приберег напоследок, потом мы уберемся отсюда и займемся нашими собственными жизнями. Я подготовилась к новому загадочному вопросу, и он действительно оказался загадочным.

Боб сказал:

— Знаешь, меня всегда тревожило одно из тех стобуквенных слов из «Поминок по Финнегану».[75] Ты понимаешь, какие слова я имею в виду, те «удары грома», что разделяют роман Джойса на основные части… девяносто первое из них… никак не могу разбить его на составляющие. Может, это и покажется мелочью, но она терзает меня последние двадцать девять лет.

Небо потемнело. По сгустившимся тучам заплясали зигзаги сухих молний. Дракон заговорил снова, но на этот раз он сыпал разрозненными словами, расчлененными фонемами, цепочками неистовых фрикативных звуков и взрывных согласных. Для меня это вновь звучало обычным шумом, но Боб Холидей явно слушал сладчайшую музыку. Снова черты его сложились в выражение «узревшего-лик-божества», и снова он зажмурился. Этот человек испытывал оргазм! Неудивительно, что он не нуждается в сексе. Я дивилась на него, восхищалась им. Для него идеи сами по себе являлись чувственными предметами. Но он не вожделел знаний, не был жаден до них, подобно Фаусту; слишком большая осведомленность не обрекла бы Боба Холидея на проклятие, она только раскрепостила бы его.

И вновь безумие угасло. Посреди ответа дракона начался и закончился дождь, принесенный муссоном, и мы промокли, но сейчас же новорожденный горячий бриз начал сушить наши одежды.

— Ну вот, теперь ты потешил себя, Боб. Пожалуйста, пожалуйста, — взмолилась я, — давай теперь перейдем к делу.

— Хорошо, — сказал Боб, опять хлопнул дракона по губам и промолвил: — Дракон, дракон, я хочу знать…

Тучи разошлись, Боб купался в лунном свете.

— Существует ли доказательство теоремы Ферма? — спросил Боб.

Все, я дошла до ручки. Водоворотом упущенных возможностей вся моя жизнь исчезала в дыре унитаза.

— Боб! — взвыла я и заколотила кулаками по его пузу… которое оказалось не таким мягким, как я представляла… кажется, я вывихнула запястье.

— Что я не так сделал?

— Боб, идиот, а как же мы?

— Извини, Джанис. Меня немного занесло.

Да, — сказал дракон.

По-видимому, поскольку Боб не попросил конкретно доказать теорему Ферма, все, что пришлось сделать дракону, — дать положительный или отрицательный ответ.

Вопросы растрачены впустую. Я поверить не могла, что Боб так поступил со мной. Что ж, придется все-таки спрашивать самой. Я вырвала свиток из рук Боба и яростно кинулась к зубам, светящимся под луной.

— Дракон, — орала я, — дракон, дракон, дракон, дракон, дракон!

Итак, А-Муой, ты наконец пришла ко мне. Как мило. Я стар; я видел свое начало и свой конец; он в твоих глазах. Ты пришла освободить меня.

Традиции нашей семьи ясно утверждают, что всегда хорошо дать понять дракону, что ты собираешься освободить его. Тогда он становится сговорчивее. Конечно, освобождать его никто не намерен. Вы можете подумать, что, будучи практически всеведущими, драконы в своей мудрости могли бы и догадаться об этом, но, похоже, у мифических созданий всегда имеются фатальные недостатки. Впрочем, я была слишком сердита, чтобы разыгрывать казуистическое представление.

— Ты скажешь мне то, что я хочу узнать! — Я яростно хлестнула по крошащемуся камню древним свитком.

Я умираю, ты моя госпожа; что еще нового?

— Как мне освободиться от груза, навьюченного на меня моим семейством?

Дракон сказал: