В воспоминаниях колдун вновь держал мертвую Надю на руках, вновь пытался вдохнуть жизнь в еще теплые губы. Он не верил, что она умерла, хотя ладони у него были липкими от крови. А он всем говорил: «Посмотрите, какая она красивая, вы только посмотрите, какая она красивая… да, она лежит мертвая, но какая красивая…»
Кто-то коснулся его плеча и разорвал тонкий покров воспоминаний.
Роман сел на кровати, глядя в пустоту расширенными безумными глазами, еще видя свой сон наяву и не понимая, что происходит. Рядом с кроватью стояла Тина и трясла его за плечо.
— Во время колдовского сна меня нельзя будить! — крикнул он, проводя ладонями по лицу и силясь прийти в себя.
— Ты же сам просил. Десять часов уже.
Роману казалось, что он умер, но душа почему-то осталась в теле. Он мог чувствовать, мог дышать, мог говорить. Только о чем ему говорить теперь?..
— Что с тобой? — спросила Тина. — На тебе лица нет.
— Надя умерла… — прошептал он. — Я теперь вспомнил, что она умерла.
— Бедный ты мой! — Тина обняла Роман и заплакала. Гладила его по волосам и все приговаривала: «Бедный мой, бедный…» Как будто она тоже знала Надю и любила ее. — Чаю выпьешь? С печеньем. Я сама испекла.
— Пора идти. — Он почти оттолкнул ее.
Зачем призывает его Чудодей, Роман не знал. У Чудодея была манера — пригласить к себе члена Синклита якобы для важного дела и неспешно беседовать с ним о том и о сем, час беседовать, два и три, порой до утра. И все за чаем. А поутру Чудодей скажет: «Что-то мы заболтались с тобой, приятель». Идет колдун домой в недоумении — зачем звали-то? Но если Михаил Евгеньевич приглашал, никто не отказывался. Глава Синклита есть глава Синклита. Впрочем, не об этом даже речь. С Чудодеем побеседуешь, будто в Пустосвятовке искупаешься. Душой согреешься. И вроде не говорит он ничего особенного, чай пьет да тебе подливает, и сам ты ерунду всякую ему рассказываешь, а на душе становится покойно так. Чай у Чудодея самый обычный, заварен, правда, всегда хорошо. И вот чары особенные, ни у кого во всем Темногорске таких чар больше нет.
Дернулось ожерелье на шее. И кольцо, что надел господин Вернон перед уходом, сдавило мизинец. Опасность! — сигналили колдовские обереги. Да поздно! Здоровенный тип выскочил из прорехи в заборе и кинулся к Роману. Колдун успел взять нужный настрой прежде, чем незнакомец схватил его за руку и вывернул кисть. Изгнание воды! Не помогло: человек вскрикнул, будто обжегся, но руку не выпустил. А с другой стороны в колдуна уже вцепился второй.
«Колдованы!» — мелькнуло в мозгу.
О, Вода-царица! Если колдованы, если сразу двое, то ни за что не отбиться.
— Обруч давай, скорей! — Голос у колдована был хриплый, будто изъеденный ржавчиной.
Роман инстинктивно рванулся, пытаясь освободиться. Но чисто физически он был не так уж силен. Дар же его не мог с этими двумя сладить. Что-то случилось с колдовской силой водного колдуна. Будто мир вокруг исказился, и сила уходила в сторону, не туда, куда направлял ее Роман.
И тут третий шагнул из темноты и надел какую-то железяку колдуну на голову. Что это было — пленник не разобрал. От неизвестного предмета растекалась опасная, обжигающая сила. Водная нить ожерелья дергалась, торопясь предупредить хозяина. Смертельная опасность! Защитное кольцо жгло палец, и боль растекалась вверх, к плечу. А от плеча к шее, к затылку, к вискам.
Эти трое были очень сильны. Одаренные от природы недюжинной колдовской силой, они намеренно сузили и обкорнали свой дар, зато многократно усилили его и отточили. К тому же за этими тремя явно стоял кто-то сильный, кто муштровал их и направлял.
— Потащили! — скомандовал Хрипатый.
Роман Вернон не сопротивлялся, он утратил контроль над собой и над своим даром. Чудилось, что все в нем гаснет: не только колдовской дар, но даже мысли и чувства. Если сейчас лезвие ножа нырнет под ребра, колдун не сможет развеять сталь прахом. Но его не собирались убивать, во всяком случае пока. Двое заломили пленнику руки за спину и, довольные легкой победой, защелкнули на запястьях наручники. Теперь у него было время, чтобы собраться с силами. Но сконцентрироваться не удавалось. Силы были, немыслимые просто силы — река одарила, — но обруч гасил любое усилие. Воля почти умерла. Роман не мог даже закричать. Его провели по Дурному переулку, а потом — на заброшенный участок, превращенный в свалку неподалеку от дворца Аглаи Всевидящей. Роман чувствовал исходящую от колдованов ненависть, так же как и то, что в кармане Хрипатого лежит, источая отвратительный запах, пистолет.
— Ну как ошейничек, не жжется? — засмеялся Хрипатый. — Понял, с кем решил тягаться, сука! Понимаешь, что ты мразь. Ты — мразь… запомни это… — В устах колдована подобные слова — заклятия.
Роман чувствовал, как железо сдавливает виски. Он пытался распылить металл и не мог, напрягал все силы, произносил все ведомые ему заклинания — ничего. Проклятый обруч не поддавался. Роман вновь шевельнул губами. Последнее заклинание — против всех на свете стихий, формула полного освобождения. И вдруг обруч стал распухать. Он раздувался во все стороны и сдавливал череп. От нестерпимой боли Роман закричал.
— Эй, что он делает! — растерялся Хрипатый. — Стой, падла! Сам себе голову раздавишь! Прекрати, кому говорят!
Боль была такая, что Роману показалось — он сейчас потеряет сознание. Но не потерял. Он лишь перестал видеть. Все сделалось черным, и в черноте плавали красные и зеленые круги. Они вертелись, как обезумевшие колеса сломанной машины. Если бы Роман знал, как остановить разрастание обруча, он бы остановил его. Но он не знал больше ничего. Он все забыл.
— Идиот, думает, что обруч может скинуть! Хрен тебе! Никто не сумел! И у тебя кишка тонка! — кричал ему в ухо колдован.
Обруч все разрастался. И боль росла. Еще мгновение, и череп не выдержит. Ожерелье пульсировало на шее в такт толчкам крови. Если б не кольцо, Роман бы давно умер… Смерть… Нелепо…
Мелькнул свет — яркий, ослепительный, прожег на миг временную слепоту.
— Кого еще черти несут? — удивился Хрипатый. — По Дурному переулку проезд закрыт!
Колдованы кинулись в заросли лопухов, волоча за собою Романа. Машина поехала за ними, переваливаясь на колдобинах, вновь и вновь огни фар выхватывали из темноты убегающие фигуры. Роман споткнулся, упал, его не стали поднимать.
— Это ж «форд»! — шепнул один из колдованов. — «Форд» Медоноса!
Медонос… Имя скользнуло, как солнечный блик по воде, и ушло на дно сознания.
— Неужто сам? — прошептал Хрипатый. — Придержи подонка, а я подойду проверю.
