— Заходи.
Он снова опустился на ступеньки у трона, жестом приказал юноше сесть.
— Запомни: выкручивать людям руки нужно без свидетелей. — Авгульф усмехнулся. — Даже если делаешь это с позиции логики, а не силы. Впрочем… ладно, неважно. Я издам указ, предписывающий моим людям изводить в своем жилье крыс всеми доступными методами. А отче прочтет проповедь о том, что черные кошки суть посланцы нечистого, но, — он воздел указательный палец, — только они. Так как святой престол в своих письмах поминает исключительно черных кошек, ни словом не говоря о других, значит, остальные твари безвредны с духовной точки зрения и крайне полезны для истребления крыс… тем более что других животных, способных это сделать, здесь не найти.
— А он прочтет? — поинтересовался Рамон.
— Да. Но давай о другом. Ты знаешь, почему пал город?
Рамон припомнил риторику отца Сигирика:
— Господь снизошел к неустанным молитвам…
— Брось, — фыркнул герцог. — Никто не подслушивает.
— Откуда ж мне знать?
— В столице умер король, не оставив наследника. И тот, кто вел сюда войско, узнав об этом, повернул назад — престол показался ему интересней, чем битва за город. Когда весть о том, что помощи не будет, дошла сюда, наместник бежал… Говорят, кроме него никто не знал про тайный ход. — Авгульф пожал плечами. — Может, врут, может, правда. Словом, наместник сбежал, никого не поставив в известность. А тот, кто был его правой рукой, узнав о бегстве господина, приказал открыть ворота.
— К чему ты клонишь?
— К тому, что у Господа странное чувство юмора. Человек, у которого ты гостил третьего дня, был тем самым открывшим ворота.
Рамон присвистнул. Герцог кивнул.
— Он говорит, что счел это единственным разумным выходом — да ты сам видел, что творилось в городе. Но кто знает, что на самом деле у него за душой?
Рамон поморщился.
— Господин, прости, я воин, а не доносчик.
— А я и не прошу доносить, — усмехнулся Авгульф. — Я только хотел сказать: надеюсь, ты и впредь не утаишь от меня то, что сочтешь важным. Ступай. И спасибо тебе.
* * *
Они долго молчали, думая каждый о своем. Наконец Рамон оглянулся:
— Поехали?
Эдгар кивнул, протянул руку, помогая выбраться. Рамон принял поводья, снова подошел к краю обрыва, заглянул вниз. Брат подхватил его под руку.
— Не дергайся, — усмехнулся воин. — В этот год со мной ничего не случится.
Он вскочил в седло, тряхнул волосами:
— Догоняй. Спорим, я быстрее?
Эдгар проглотил словцо, не подобающее его будущему сану, и пустил коня вскачь.
Корабли Эдгару не понравились. Когда-то, еще мальчишкой, он любил слушать рассказы о чужих странах и диковинных людях. Корабли в этих рассказах именовались не иначе как «быстроходные», а то и «величественные», и Эдгару невольно представлялось нечто стремительное и грациозное, подобное по красоте породистому скакуну. Низкие, тяжелые, с круглыми, словно надутыми изнутри боками, суда настолько отличались от его фантазий, что юноша почувствовал себя обманутым.
— Это плавает? — протянул он, разглядывая огромные просмоленные борта.
— Иногда тонет, — хмыкнул Рамон.
— Типун тебе на язык. — Ученый осенил себя священным знамением.
— Каков вопрос, таков и ответ. — Молодой человек рассмеялся. Посмотрел на кислое лицо брата и стал серьезным: — Это торговые корабли. А купцы — народ осторожный. Так что это самый надежный из вариантов. И довольно быстрый. Две недели — и мы на месте.
Эдгар с сомнением покачал головой, вздохнул:
— В конце концов, все в руке божией.
— Истину глаголешь, — фыркнул воин. — Тут рядом город. Если хочешь, пошлю человека запастись выпивкой. Будешь всю дорогу или в стельку, или с похмелья — в любом случае, будет некогда думать о том, какая под тобой глубина.
— Не надо.
— Многие так и делают.
Эдгар снова вздохнул:
— Я бы предпочел предстать перед Господом в здравом уме.
— Типун тебе на язык. — Рамон хлопнул брата по плечу. — Что ж, будешь единственным трезвым человеком на корабле, не считая команды. Потому что те, кто не пьет от страха, напьются от скуки. А человека в город я все же пошлю — Хлодий вон тоже зеленый бродит, а Бертовин точно не подумал для него вина припасти.
— «Тоже», — невесело усмехнулся Эдгар. — Что, так заметно?
— Мне заметно. Другим — не уверен. Не бери в голову. Бояться не стыдно. Стыдно, когда страх берет верх над разумом.
— Мне кажется, ты ничего не боишься.
Рамон пожал плечами:
— Я уже плавал и туда и обратно. Как видишь, жив-здоров.
— Я не о том.
— Я понял. — Молодой человек помолчал. — Свое я уже отбоялся. В ту ночь, когда погиб Авдерик, и потом, когда понял, что… Что «все мы смертны» — плохое утешение, когда знаешь, сколько тебе отведено. Было так плохо… порой казалось — лучше бы я погиб в том же бою, вместе с братом. Потому что так жить — невозможно… невозможно, когда жизнь превращается в страх, а мне казалось тогда — отныне так и будет… все то время, которое мне отведено. А потом… не знаю, что случилось… вдруг стало очевидным: у меня есть время либо на жизнь, либо на страх. И я выбрал жизнь.
* * *
Поначалу все шло именно так, как и предрекал Рамон. Набившиеся в трюмы кораблей люди, кажется, даже не стали дожидаться, пока те отчалят. Мигом сбившись в группы — господа с господами, простые ратники с себе подобными, слуги своей компанией, — пассажиры начали заливать вином то ли страх, то ли скуку. Хуже всего оказалось то, что уединиться на корабле было невозможно, и волей-неволей Эдгару приходилось слушать нестройное пение, цветистую ругань, а периодически и наблюдать за драками… Однажды он попытался вмешаться, мол, воинам нечего делить, и лучше бы приберечь пыл для язычников. Синяк под глазом довольно быстро привел ученого в чувство, отбив желание лезть не в свое дело. Рамон принес с палубы ведро ледяной забортной воды, и они вместе долго возились с примочками. Ткань моментально грелась, Эдгар шипел, Рамон хохотал — мол, нашел место и время читать проповеди.
— Но ведь это неправильно, — не выдержал ученый. — Разве пристало благородным рыцарям вести себя, точно подвыпившим подмастерьям?
Рамон рассмеялся еще пуще:
— Братишка, в какой башне слоновой кости тебя воспитывали? Что, студиозусы не бьют друг другу морды, предварительно надравшись как следует?
— Ну…
— Так если будущие светила церкви могут вести себя таки образом, то почему это не пристало рыцарям? Или ты хочешь сказать, что кодекс поведения отцов церкви менее строг, нежели воинский?
