Кейн попытался выманить у нее хоть какие-нибудь дополнительные сведения:
– Ты меня заинтриговала. Что это за потусторонние силы, которыми ты распоряжаешься? Если они столь могучи, зачем тогда я?
Чувствуя вызов в его словах, Эфрель снова стала уклончивой. На ее лице появилось нечто вроде лукавой улыбки.
– Позже, Кейн, когда придет время довериться тебе полностью. Позже я скажу тебе все. Но сейчас занимается заря.
В тюремной камере всегда присутствует аура, которую ни с чем не спутаешь. Слепой и глухой ощущает ее, хотя он не видит стен и решеток и не слышит проклятия, мольбы, стук цепей. Камера может быть грязной дырой в какой-нибудь забытой темнице или роскошными королевскими покоями. Но в любом случае тюрьма лишает заключенного двух бесценных прав – на свободу и на человеческое достоинство.
Ибо в каждой темнице есть некая форма преграды – заржавевшая цепь, разрушающаяся стена, угрюмый стражник или, возможно, подобострастный, но непреклонный служитель у двери. Некий барьер навязывает свою волю заключенному, говоря ему: «Ты можешь пойти только туда, но не дальше; ты можешь сделать только это, но не больше». Как темница лишает человека свободы выбирать, куда ему идти и что делать, так же она лишает его достоинства, присущего человеческой личности. И из этого возникает особая тошнотворная атмосфера, присущая любой тюрьме, – невидимые миазмы напряжения, смесь из ненависти и страха, апатии и боли, обманутых надежд и невыразимого отчаяния.
М'Кори чувствовала это. Ее сердце колотилось от неосознанного страха, когда она шла вслед за стражей, и она учащенно дышала, как будто воздух был спертым. Он и был спертым, тревожно подумала она. Ни свежего воздуха, ни света, ни общения – медленная смерть от удушья. Дрожа, М'Кори подавила эти мысли. Спускаясь по ступенькам, она подобрала развевающиеся полы своего шелкового наряда, в страхе от мысли, что прикосновение может вобрать неуловимый тлетворный запах камней. Ее плечи укутывал плащ, хотя тела стражников были покрыты потом.
Полдюжины стражей бдительно охраняли тяжелую дверь, ведущую в подземную камеру, из которой был только один выход. Они стояли с оружием наизготовку, с подозрением ожидая приближения идущих. Прозвучали пароль и отзыв на него. Новоприбывшие подошли ближе, и стража немного расслабилась, узнав дочь императора.
– Он спрашивал о вас, госпожа, – учтиво пояснил капитан. Он всмотрелся сквозь маленькое зарешеченное отверстие в толстой двери. Внутри на посту были еще четверо стражей. – Все в порядке. Откройте. Госпожа М'Кори пришла навестить пленника.
Капитан стражи вставил ключи в два массивных замка, тяжелые засовы с другой стороны двери отодвинулись. Неповоротливая дверь распахнулась, и внутренняя стража отступила, позволяя своему командиру войти в переднюю. Еще один ключ открыл замок на толстой зарешеченной двери, которая была внутри.
Капитан придержал дверь:
– Прошу вас, госпожа, не больше получаса. Приказ вашего отца, сами понимаете.
Кивнув, с замирающим сердцем она пересекла порог. Она снова ощутила беспомощность и подумала, увидятся ли они когда-нибудь при свете дня. Она мягко позвала:
– Лагес?
В камере была тишина. В темноте подземелья горела одна-единственная лампа и фонари за дверью. Комната было довольно просторной, поэтому большая ее часть была скрыта тенями, куда не доставал мерцающий свет. Когда глаза М'Кори привыкли к полумраку, она разглядела скудную обстановку камеры.
Камера не была промозглой ямой, где узников оставляют гнить в цепях, хотя ни одному человеку не удалось совершить побег отсюда за всю длинную историю темницы. Это была особенная камера. Здесь правители Товноса держали в заключении политических пленников, угроза которых существующему порядку требовала, чтобы их лишили всякой надежды на побег, но положение которых диктовало необходимость оказать им определенный почет. Смерть была самым надежным надсмотрщиком, но часто было целесообразно заключить популярную личность здесь – пока общественные симпатии не ослабеют и его гибель можно будет обставить осмотрительно и удобно.
М'Кори показалось, что она различает неподвижную фигуру, растянувшуюся на узкой койке. Она придвинулась ближе, в ее голосе зазвучала тревога:
– Лагес?
Лежавший на постели вскочил, когда М'Кори приблизилась. Он сипло выдохнул и, ничего не видя спросонья, набросился на нее. М'Кори вскрикнула, когда его сильный удар отшвырнул ее руку, нерешительно прикоснувшуюся к узнику.
Молодой человек пришел в себя.
– М'Кори! – прошептал он.– Это ты! Клянусь Хорментом, я не хотел пугать тебя. Мне приснился кошмар, и я…
Его голос умолк, он провел пальцами по своим спутанным волосам и утер пот с небритого лица. Он нащупал кувшин с водой.
– Прости, что ушиб тебя, дорогая, я такой растяпа, – извинился он. – Я ждал тебя не раньше чем завтра, иначе я привел бы здесь все в порядок. Кстати, что ты делаешь здесь посреди ночи? – Его голос стал резким. – М'Кори! Ничего не скрывай от меня! Они?..
Она поспешила к нему, успокаивая:
– Нет, Лагес! Отец еще ничего не решил. Ничего не изменилось. – Ее глаза омрачились. – Лагес, сейчас не ночь. Сейчас середина дня.
Лагес выругался и вскочил на ноги:
– Погоди, я зажгу еще свет. Середина дня, говоришь? Черт побери, я опять слишком долго спал. Я здесь превращусь в растение – в гриб какой-нибудь. День, ночь, какая разница! Я ем, когда голоден, сплю, когда захочу. В последнее время у меня плохой аппетит, так что я почти все время сплю. Однажды я не удосужусь проснуться и буду храпеть тут, пока весь мир не забудет о Лагесе.
Он обернулся к ней и увидел страх на ее лице. С тревогой Лагес понял, что его слова граничат с бредом сумасшедшего. Он расправил свою помятую одежду и успокаивающе прошептал:
– Прости меня, любимая. Этот кошмар все еще действует мне на нервы. Я привык здесь говорить сам с собой и позабыл, как следует вести разговор с реальным собеседником.– Он криво улыбнулся.– Прости, если напугал тебя,– продолжал он, пытаясь изгнать кошмар из своих мыслей.
Этот кошмар преследовал его каждый раз, когда он засыпал. Жуткий сон о молодом человеке, который лежит пойманный и беспомощный в своей камере – и съеживается, как побитый раб в темном углу, заслышав шаги приближающихся палачей. Шаги ближе, еще ближе… А затем Лагес с криком просыпался.
Однажды шаги достигнут двери, и они войдут. Он задрожал. Так унизительно, что приходится ждать, что его выведут отсюда и убьют.
Он знал, что не боится смерти. Даже самой постыдной, какую, без сомнения, приберегали для него. Отвратительной. С этим надо бороться, этого надо избегать как можно дольше. Но он не боялся смерти. Тогда откуда этот кошмар, откуда эти трусливые сны? Может ли хоть один человек сказать наверняка, как он в конце концов встретит смерть? Плен разъедал его рассудок. Возможно, его мужество так же разлагалось. Может быть, через месяц или через два… В тысячный раз он проклял судьбу, которая отдала его живым в руки врагов.
