Обычно ведь я где-то через день на Ведьминой Плеши бываю. Что бы там ни было, форму терять нельзя. Это вам любой скажет. Забудет тело, для чего предназначено, ежели не напоминать своевременно.
Между первым и вторым завтраком заявились наши красавицы. Пошаркали, постучали.
— Это мы!
Я впустил их, принял у аристократочки здоровенную плоскую папку. Рисовальная, что ль?
Ун признал — не гавкнул. Забрался под стол и из этой «конуры» наблюдал за толпящимися в комнате двуногими. Редда немного подвинулась, чтобы не мешать, но с койки не слезла.
Всезнайка, та из двух лираэнок, что посерьезней да причесана поскромней — уселась у парня в головах, на краешек кровати. Белобрысая инга с аристократочкой сняли с пациента повязки и принялись обрабатывать раны на боку и плечах, ссадины, царапины и пятна обморожений.
— Молодец, Сыч, — сказала инга.
Это она про вчерашние мои упражнения. Велели смазывать щеки, крылья да пальцы на ногах. Ну, я и смазывал. Че тута особого-то?
Споро работают, залюбуешься. Инга — не пойми чем — на Красавицу Раэль похожа. Может, тем, что тоже жалостливая, и прячет жалость свою за мрачноватой угрюмостью. Эк они его лихо — раз, два — и уже обратно повязки накручивают. Марантины — эт' те, Сыч, не пенек кривой из Лисьего Хвоста.
Ох, мать Этарда, мать Этарда. Если бы не она…
Всезнайка открыла глаза, губы тронула легкая улыбка.
— Ну, вот и все на сегодня. Ты уже кормил его, Сыч?
— Дак, того — чашку уговорил. Счас ишшо получит. Вона она, кровушка-то, — кивнул на шевелящийся мешок.
— Кстати, — аристократочка хлопнула себя по лбу, — Мать Этарда разрешила попробовать дать ему молока или разведенного меда.
— Да, — инга энергично мотнула головой, отбрасывая с лица длинную прядь, выбившуюся из пучка. — Так и сказала — жидкую пищу.
— Ага.
Учтем. Между прочим, я сам об этом подумывал, только экспериментировать за просто так не хотелось. Ведь если они носят одежду из шерсти и обувь из кожи, значит, держат какую-нито животинку. Сталбыть — чего? Правильно, молоко пьют.
Ладно, за молоком к Боргу смотаюсь, к Мелиссе то есть. У Борга коровы — породистые, гнуторожки. Говорят, у них молоко — самое жирное. А медок у Сыча-охотника и дома имеется. Разболтаем на второй завтрак. Кровушки добавим — м-м! Вкуснота!
Между тем аристократочка приволокла от двери свою папку, раскрыла. Точно, рисовальная. И причиндалов-то, причиндалов… Эх, всегда хотел научиться рисовать.
Я сходил за горшочком с медом, положил малость в бутыль из-под арваранского, долил теплой водой. Таперича потрясть как следовает и, того — готова ента, жидкая пишша.
Аристократочка разложилась возле койки и принялась за работу. Всезнайка и инга заглядывали в рисунок, спорили, советовали — в общем, по мере сил мешали подруге. Разговор у них почти сразу пошел на мертвом лиранате, причем, насколько я могу судить, половина слов была специфическими медицинскими терминами. Если честно, кроме «мышца» и «кость», я вообще ничего не признал.
Сыч-охотник только башкой крутил. Чудны ж дела Твои, Господи! Вона барышни, вроде ниче особенного, девахи как девахи. А щебечут, щебечут, ни слова не понять. Того — марантины.
Наконец, вспомнив, что, кроме стангрева, есть и другие дела, всезнайка и инга распрощались, обещались завтра пораньше прийти и убежали, отказавшись от чая, как позавчера. Вчера-то все же выпили. У Сыча-охотника чаек с травушками — зверобойчик, мятка да фиалочка лесная, оченно от кашлю помогает. Ну да не тебе, приятель, о травах рассуждать, при марантинах-то.
Аристократочка осталась. Парень лежал на койке, раскрытый, а она знай изводила лист за листом. Ловко. Небось, учителей ей нанимали…
* * *
«Рисование? Каллиграфии тебе мало? Может, в монастырь уйдешь, к Альбереновым последователям? Писцом станешь, э?»
* * *
А малышу-то и померзнуть недолго. Девка — она девка и есть. Никакого понятия. Оставил бутылку, сходил за дровами, подложил в печь. Она не обратила внимания на сей более чем красноречивый намек. Не отрываясь от своего занятия, спросила:
— Давно ли ты тут живешь, Сыч?
— Дак того… Пятый год. Порядком.
Зачем ей это?
— А такое… Ну, чтобы стангрев к людям залетал, такое случается?
— Дак енто… Кто его знает. Я вот — не слыхал. Ты ентого спроси, Кайда. Кузнеца то есть. Можа, он че ведает.
— Кайда, значит… — она задумчиво прихмурила красивые бровки, — Кайда спрошу.
Я представил, какую закатит ей лекцию наш знаток «таких дел» — о нечисти, взор Единого оскорбляющей, да о тварях, созданиях диавола… Спрятал усмешку в усы. Будет знать. А на самом деле, я просто ей завидую, этой аристократочке. И рисовать умеет, и вообще…
Ей хотелось поговорить. А девицы ушли, и говорить стало не с кем. Если не собеседник — то хотя бы слушатель…
— Понимаешь ли, Сыч, — не выдержала она, — Это ведь не праздное любопытство. Стангревы известны с древних времен. О них упоминает еще Алаторг Нилмарский, а это, считай — полторы тысячи лет назад…
Алаторг? О стангревах? Где?
— Жаль только, что не очень подробно — военные хроники…
Так. Сталбыть — в «Гельбской драке». Где? Где, черт побери? Кадакар… О Кадакаре — это когда лиаров туда загоняют… Но где же там про стангревов-то? Вот башка дырявая!..
— …в трактате Аввы Старосольского, — продолжала аристократочка. — Там стангревам посвящена целая глава. Но тоже очень размыто, упрощенно и неточно…
Авва Старосольский… Авва из Старой Соли… Да, что-то такое упоминала Раэль, и довольно часто… Как же называлось?.. А, черт, не помню.
— Ну, и другие, по мелочи. Упоминания есть, а детального, большого научного исследования нет и в помине, — обиженное личико, словно конфетку отобрали у деточки, — Это же целый пласт! — взмахнула пером — забрызгала чернилами лист и не заметила, — где конь не валялся! Целый отдельный мир. Представляешь, что нам досталось?
Пласт. Мир. А человек? Парнишка-то.
— Че досталось, че досталось, — пробурчал Сыч охотник, попробовал медовую болтанку, — Хм, а ниче. Даже жалко кровь добавлять.
— Ах, Сыч, — вздохнула аристократочка, — Ты не понимаешь. Для тебя это просто забава, вроде теленка о двух головах. А это же представитель народа, о котором практически никто ничего не знает. Да он дороже серебряного рудника!
Ох, барышня, барышня. Че я те — Ольд какой, либо Эрб? Я — найлар. И, коли уж говорить — кажный человек дороже паршивого серебряного рудника. Ежели не преступник, конечно.
— Тады можа… — Сыч-охотник поскреб в бороде, — будя на сегодня? Застудим ведь ентого… представителя.
