Колдун пару мгновений, нахмурившись, смотрел на него, затем, недовольно качнув головой, повернулся к Евсею:
— Отнесите его в мою повозку.
Тот кивнул. В глазах летописца был страх, когда даже самая робкая и недолговечная мысль о том, что случится, если брат умрет, заставляла в ужасе трепетать душу, сжимая сердце в ледяных объятьях ужаса.
"Это его караван! Он собрал всех нас вместе, он вел нас столько лет по пути, который в наших сердцах, душах нераздельно связан с его дорогой… Нет! Он не должен умереть! Этого просто не может случиться! — он с мольбой смотрел на повелителя небес. — Ты величайший из богов! Помоги ему! Он достоин Твоей помощи! Я… Если нужно, чтобы кто-то покинул этот мир, пусть вестники смерти придут ко мне. Пусть умру я, но не он!"
— Я сделаю все, что могу, — встретившись с ним взглядом, проговорил колдун. Его не надо было просить об этом, когда жизнь караванщиков он ценил куда больше своей.
— Шамаш… — к ним, запыхавшись, подбежал Лигрен. Он поспешно окинул взглядом хозяина каравана, стремясь оценить его состояние. Эта болезненная желтизна, покрывшая его черты, капельки пота на лбу и, главное, искры крови у губ… Лекарь озабоченно нахмурился, мгновенно поняв тяжесть положения, задумался, ища в памяти способы лечения.
— Это ведь яд? — повернувшись к богу солнца, спросил Лигрен.
Тот кивнул.
— Чей? Кто ужалил его? — лекарь не унимался. Он должен был узнать как можно больше, чтобы найти нужное лекарство.
— Снежная змея.
— Мне приходилось слышать о ней… — в ужасе пробормотал Лигрен, затем, совсем тихо, не желая, чтобы кто-то, кроме повелителя небес услышал его, добавил: — Ее укус смертелен. От него нет лекарства, — а затем, вспомнив, с Кем говорит, ощутил в сердце робкий росток надежды: — Спаси его! Возьми мою жизнь, если нужно, но только спаси!
— Я удалил основную часть яда. Будем надеяться, что его дух справится с тем, что успела разнести по телу кровь…
— Лигрен, — к ним подскочил Вал, — почему ты здесь, почему не с ним? Ты лекарь и должен…
— Я сейчас… — тот уже был готов сорваться с места. Пусть он знал, что бессилен, однако… он не мог просто стоять и ждать, что будет дальше. Человек не способен ни на что подобное. Такое хладнокровие дано лишь богам.
— Погоди, — повелитель небес остановил его. — Вот что, ступай к Фейр. Я знаю, рабыни при каждом возможном случае собирают травы и сушат их… Подбери сбор, укрепляющий силы, и приготовь побольше отвара. Он скоро понадобится.
— Да! — лекарь кивнул, с благодарностью взглянул на господина Шамаша, который нашел для него хоть какое-то дело, и быстро ушел, торопясь исполнить поручение.
А колдун повернулся ко все еще стоявшему рядом с ним караванщику.
Вал выглядел беспомощным.
— Он ведь выживет? — наконец решившись, совсем тихо спросил дозорный.
Ему тоже было известно, что такое яд снежной змеи. Может быть, даже лучше чем всем остальным. Яд этой твари убил семью его брата, всех до единого: и самого Вита, и его жену, и двоих детишек. Это случилось в самом начале пути. Метель сбила караван с тропы, заставила зайти довольно далеко в дикую пустыню. А они, неопытные, слишком поздно это заметили.
Все как-то сложилось, одно к другому. Когда метель утихла, вышло солнце, яркое, светлое. В его лучах пустыня казалась умиротворенной и удивительно прекрасной. Сыновьям Вита тогда было лет десять-двенадцать. Они затеяли какую-то игру, увлеклись ею, отошли далеко от каравана, и, видимо, потревожили змею. По земле прошла дрожь. Почувствовав ее, Атен приказал всем не покидать повозки, переждать в них опасность. Но разве есть в мироздании что-либо, способное удержать родителей, обнаруживших, в какую беду попали их дети? Они бросились на помощь сыновьям…
Когда к ним добрались дозорные, змея уже уползла, но перед этим страшно наказала всех, кто осмелился нарушить ее сон. Сам Вит и младший из мальчиков были уже мертвы. Его жена ушла вслед за ними пустя несколько часов. Последний же из семьи боролся со смертью целый день и всю ночь. Но, в конце концов, яд не пощадил и его, убив на рассвете, дав увидеть лишь самый первый луч солнца.
— Ты можешь помочь, — голос бога солнца заставил его встрепенуться, вскинуть голову.
— Что я должен делать? — он был готов на все, даже на самопожертвование.
— Разбуди дочь. Попроси ее прийти ко мне.
— Что может девочка… — караванщик удивленно смотрел на повелителя своей души.
— Она не рассказывала тебе?
— О чем, господин?!
— Богиня врачевания наделила ее даром целительства.
— Когда!
— Во время испытания, в Керхе.
— Это… — Вал растерялся. Он и подумать не мог ни о чем подобном. Чтобы его девочка…
— Это правда, торговец, — промолвил колдун, в то время, как его глаза говорили: "Сейчас не время для объяснений и сомнений. Нужно действовать, разобраться же во всем можно будет и потом…"
— Да, конечно. Я… — он сглотнул комок, подкативший к горлу, откашлялся, а затем все же хриплым, несмотря на все его старания, голосом быстро добавил: — Я сейчас, я мигом! — и опрометью бросился к своей повозке.
Нежная, задумчивая заря окрасила мир легким розовым румянцем, наполнив каждый вздох сладкими мечтами.
Мати, стоявшая посреди огромного хрустального зала, который с приходом утра стал напоминать прозрачный стеклянный сосуд, в котором зажгли искру огненной воды, зевнула.
Ей вдруг так захотелось спать! Казалось — ляг на ледяной пол, свернись клубочком — и в тот же миг дрема подчинит своей власти.
"Мати… Мати… — откуда-то издалека донесся мысленный зов волчицы, которая через мгновение ткнулась мордой в ладонь девочки, а затем, взяв зубами за рукав, потянула за собой. — Нам пора возвращаться".
— Да, конечно! — та, охваченная вдруг внезапным весельем, хихикнула, пряча смех в ворот шубки.
"С чего бы это? — Шуллат взглянула на подругу с удивлением. В ее сощуренных рыжих глазах мерцали, сменяя друг друга, огонек непонимания и тень подозрения. — Что до меня, то я не вижу в своих словах ничего забавного".
Девочка присела рядом с волчицей на корточки, обхватила за широкую шею, прижалась к мягкой, распушившейся на морозце шкуре, затем, отстранившись, затормошила за загривок:
— Ты и представить себе не можешь, как мне хорошо! — глядя то в рыжие лучистые глаза Шуши, то на столь же живые, переливавшиеся множеством оттенков чистых утренних красок высокие своды, воскликнула она и зал, без сожаления и страха расставшись с хранимой им в вечности тишиной, отозвался ей задорным криком эха, подхватив звонкий девичий смех. — Спасибо! — ее глаза были переполнены счастьем, излучали его в стремлении поделиться им с окружающими, со всем миром. — Это была самая лучшая ночь в моей жизни!
