В открытых воротах Храма лежит тело. Смерть свалила человека, когда он пытался выбраться из храма, ставшего братской могилой. Человека? Опознать человека в студенистой, смрадной черной куче сгнившего мяса, непросто.
Тетрик отворачивается. Хорошо, что не успел позавтракать — иначе добро бы пропало. Мальчишку рвет жестоко, с желчью. Мне малость получше, но лишь благодаря долгой и многотрудной палаческой работе, еще в отрочестве отучившей блевать при виде разделанного на алтаре человеческого тела.
— Нам надо внутрь, — грустно произносит Жаклин — точнее, на сей раз именно Исмина.
— Представляю, что мы там увидим, — вздыхаю я. Но делать нечего — тем более, что меня и самого тянет выяснить, что происходит. Если удастся понять, как появилась болезнь… в арсенале слуг Владыки появится воистину чудовищное оружие.
На всякий случай окружив себя и спутников магической защитой, я перешагиваю тело в воротах, стараясь не смотреть под ноги. Внутри темно, как в погребе, а воняет, как в марлиннской канализации. Последние лампы погасли, задутые ледяным ветром, несколько дней назад. Тогда же отсюда ушло тепло и остатки жизни. Ныне здесь безраздельно властвует Ее Величество Смерть. Та самая, повелителем которой считается мой Владыка — но мне отчего-то становится не по себе.
Жаклин делает легкое, неуловимое движение рукой — и Малый Храм изнутри преображается. Теплым, янтарно-желтым цветом замерцала храмовая утварь, на которую не польстились даже мародеры, зажигаются давно потухшие факела и лампы. Теперь я понимаю — мы пришли в Молитвенный зал, самое большое помещение Храма. Храм приветствует свою богиню, пусть пришедшую слишком поздно.
Но, знаете, уж лучше вокруг бы оставалась милосердная тьма. Сказано, что во многих знаниях много печали, а я добавлю: есть знания, от которых мгновенно седеют, блюют или останавливается сердце. Вот как сейчас. То, что мы видим в этом магическом свете, заставило оледенеть даже мою кровь.
На залитом кровью и черной слизью мозаичном полу лежат комья такой же слизи погуще. Все, что осталось от тел, изъеденных магической болезнью. Большие — от мужчин, поменьше — от женщин и совсем маленькие — от детей. Кто-то пытался выползти на улицу, спастись из ада на земле, но болезнь разъедала мышцы, они рвались от малейшего усилия, люди оставались на полу, беспомощные, как котята, отданные во власть беспощадной смерти и самого черного отчаяния. Другие умирали на топчанах, которыми заставлен молитвенный зал — ни у кого не хватило сил и храбрости вынести их прочь. Черная слизь, от которой слиплись простыни и одеяла, кое-где еще сочится на пол, под топчаны.
В углу, у стены, расписанной фресками, изображающими похождения «благой богини» (она же, помимо прочего, еще и богиня любви, почти как Амрита), нас ждет зрелище еще «приятнее». Туда вперед ногами оттаскивали покойников и складывали в жуткую «поленницу», пока было кому оттаскивать. Эти умерли первыми, и сгнили наиболее основательно. Под ними расползлась огромная черная лужа, отвратительной бесформенной кучей возвышается груда трупов — уже слежавшихся в единую массу. Тут никого не опознает даже мать — с лиц сползли, обнажив черепные коробки, ставшие слизью кожа и мышцы, и сами кости почернели и растрескались — совсем как обгоревший, оплавленный сахар. Тела продавили сгнившие и почерневшие грудные клетки, понять, где заканчивается один мертвец и начинается другой, уже не сможет ни один мудрец.
При жизни они были разными, кто-то торговал, кто-то воровал, кто-то занимался ремеслами или попрошайничал, но смерть всех уравняла. Из груды слизи еще торчат лишившиеся кожи и мяса черные кости ступней. Торопливо отворачиваюсь: от такого мутит и меня.
— А где жрецы? — спрашиваю. Глупый вопрос…
— Жрецы здесь, — тихо, боясь потревожить покой мертвых, произносит Тетрик. — Они сделали, что могли…
— Я этого не забуду, — обещает Жаклин-Исмина.
Иных смерть застигла рядом с постелями — и, готов поклясться, они до последнего помогали больным. Сейчас, конечно, на пол медленно сползают неопрятные комья гнили, но по куску незапятнанной жреческой одежды, выпавшей из рук и разбившейся колбе со снадобьями, миске с давным-давно остывшим супом и упавшим под кровати ложкам, утонувшим в сгнивших руках лекарским ножам еще можно понять: не убежал от опасности никто из жрецов. Но и жалкой их смерть не назовешь — они погибли как воины на боевом посту, до конца сдерживая атаку. Хотя наверняка ненавидели войну — иные в лекари не идут.
Тишину нарушает смачный шлепок и противное хлюпанье — одна из страшных, липких, зловеще блестящих туш таки соскальзывает с топчана на пол. Гнилая голова, едва державшаяся на ставшей мерзким студнем шее, отрывается и катится по полу, оставляя черный склизкий след — будто мазнули смолой. Прокатившись несколько шагов, череп ударяется о ножку топчана и раскалывается: магическая дрянь разъедает даже кости. Выплескивается то, что осталось от мозгов, и еще одной черной лужей на полу становится больше. Отваливается правая рука, зажатый в ней лекарский нож жалобно звенит о пол. Раздается гнусное бульканье и не то сопение, не то кряхтение. Волосы встают дыбом, выступает холодный пот: кажется, адская куча гнили дышит. Но то лишь опадают, крошась, сгнившие ребра и позвоночник. С мерзким чмоканьем брюшная полость лопается, выпуская скопившиеся газы и выбрасывая ошметки полусгнивших кишок. Зловоние резко усиливается.
— Пошли отсюда, — нервно облизнув губы, произношу я. — Защита защитой, а осторожность не помешает. Не хотелось бы умирать, как они. Слишком мерзко.
— Демоны ушли отсюда, — отзывается Исмина. — Туда, где еще есть живые. А без них болезнь не заразнее чумы, разве что убивает быстрее и вернее. Обычной защиты против мора достаточно. Но мы пришли не для того, чтобы на это любоваться. Мне нужно найти… вот это…
Бестрепетно переступая склизкие туши, выдирая ноги из залившей пол липкой, точно смола, слизи, в которую превратились кровь и внутренности, ловко находя нужное направление в проходах между топчанами с мертвецами, Жаклин двигается вглубь кошмарного зала.
— Стой, ты куда? — кричу. Но броситься вослед не осмеливаюсь. Нет, это уж слишком и для Палача. Жаклин не оборачивается.
Скрипит, нарушая могильную тишину, дверь в какую-то каморку. Девчонка-богиня скрывается в помещении, и что она видела, нам не сказала. Бесконечно долгую минуту спустя она выходит обратно, неся под мышкой пухлый том.
— Книгу учета больных вела настоятельница Храма, — поясняет она. — Сведения о больных, симптомы, даты поступления и смерти, примерное время и обстоятельства заражения. Жрецы явно что-то поняли, только применить уже не успевали. Нельзя допустить, чтобы знание ушло с ними в могилу.
