Скелет не смутился. За косточкой, кстати, тоже лезть не стал.
— Время неудобных вопросов и неподходящих ответов. Помнишь, что я тебе в прошлый раз сказал?
О да, я помнил.
— И что об этом думаешь?
— Мне кажется, ты предвзят.
Чего я хотел?
Завести настоящих друзей, для которых я буду собой, Константином, а не наследником могущественного рода в мире, где важна лишь сила и влияние.
Быть достойным отца и деда, легендарной бабушки и исторических предков, чтобы они мной заслуженно гордились.
Не проигрывать я хотел. Продувать на ровном месте какой-то дохлой волосатой тетке мне не понравилось.
Девушку я хотел, причем в самом невинном смысле этого слова. Нормальную, чтобы не померла от малейшего чиха. Семья для любого должна быть островком безопасности в этом гребаном мире. Как горшок с питательной почвой для цветка, как подходящая вода для рыбы. А когда девушка помирает от того, что муж расслабился — нахрена такая семья мне и ей?
Карачун, безвылазно сидевший в моей голове, закономерно поинтересовался:
— А сила тебе тогда зачем?
— Ну, тут все сложно. С традициями предков и так все ясно. С друзьями тоже. А с невестой… Если уж Навью мне суждено встретить нареченную мне под стать, то чем сильнее буду я, то тем сильнее будет и невеста. Кощеевы — род древний, недоброжелателей у нас много. Когда я займу свое место, став главой, я не должен страшиться за семью, бизнес, дом и будущее. Если жена сильна, а муж нет — это смешно. Если наоборот — страшно. Если оба сильны — всё идет как должно. Если слабы — история закончится слишком быстро.
— Мудрено.
— Я о чем. Если мне нужна сила, я ее получу, так или иначе. И если мне для этого надо начистить тебе хлебало — так и сделаю, когда будет нужно.
— Скромновато только для такого требовать силы. А большего, чем спокойная жизнь, тебе не надо?
— А меня устраивает то, что я имею. У меня есть своя магия, поддержка семьи и определенность в жизни. А ты для меня выглядишь как иная неисследованная форма существования, что несколько подкупает своей новизной. Я же в каком-то смысле человек, а в каждом хомо сапиенс живет дух авантюризма, требующий изучить неизученное и впихнуть невпихуемое. Набить морду черепа собственному оружию и стать таким образом сильнее — это звучит настолько абсурдно и нелогично, что грех не попробовать.
— Так попробуй, — ухмыльнулся череп.
Я был уверен, что быстр и внимателен. Карачун моментально поймал меня на нехватке скорости, и я получил чувствительный удар в левый бок. Ребро заныло.
Я знал, что умею защищаться. Пропущенный финт, прилетевший в бедро, доказал обратное.
Я думал, что свое оружие знаю и люблю. Карачун же одной рукой раскрутил ровно такую же двулезвийную глефу над головой параллельно земле, после чего немыслимым движением поймал ее и, используя как дубинку, отделал меня обратным хватом. Я даже не подозревал, что этот маневр возможен.
Выходил из боя я оборванным и побитым — но опиздюленным заслуженно. Я точно знал: для моего оппонента при вступлении в спор не являются аргументом ни дружба, ни неукротимый дух исследователя. Надо еще обладать обоснованием. А кроме силы у него ничто не котировалось.
— Я вернусь завтра.
— Поумней, — Карачун захлопнул дверь.
Я знал, что завтра будет то же самое.
Дни полетели в ожидании чуда. Хотя какое там чудо, так, батины бизнес-навыки, отточенные за века.
По утрам я соскребал себя с кровати и кое-как собирался. В школе я осиливал особенности йокайского метаболизма и правила поведения в японских корпорациях (а еще выверты психики, органическую химию, вотэтоповороты современной литературы, японский канцелярит, физику, социологию и до кучи несколько общеобразовательных предметов). Потом я скакал горным козлом вокруг плиты, стиральной машинки, разномастных тряпок для вытирания разных видов пыли и учился домоводству, радуясь бесплатной еде. С халявными бенто не сложилось, поэтому я, страдая от собственной социальной неподготовленности, купил себе контейнер и клепал еду самостоятельно, чтобы не разориться на онигири. По вечерам я дорисовывал еще две руны в круг и иногда чесал языком по смартфону. Жизнь шла, самая поздняя сакура отцветала, фотографии ожидали своего часа, я переставал бояться сковородки и однажды даже полностью самостоятельно смог приготовить омлет и не взорвать кухню. Исполнившись уверенности, я вошел в май.
Наступила «Золотая Неделя». На этой бесконечной череде государственных праздников я позволил себе выдохнуть: книги не то чтобы покрывались пылью, но учебой я не злоупотреблял. Изаму, тыкая пальцем в календарь, объяснял, что празднуем. Сначала было первое мая. Потом наступил День конституции. Потом был День детей, а между ними случилось 4 мая: хоть своего праздника он не имел, разламывать неделю торжеств одним-единственным днем правительство сочло негуманным и поэтому назначило его государственным выходным. Я впервые увидел, что такое производственный календарь. Жизнь была чуть шире, чем я представлял, наблюдая из окна родовой усадьбы.
Я развлекался, гулял по городу, иногда по вечерам пинал особо наглых мононокэ и не никуда себе не записал, что скоро придут они.
Промежуточные тесты.
За каких-то чахлых три дня японские школьники должны были сдать срезовые работы по всем предметам.
— И помните, — Ая-годзэн подняла сухонький пальчик, чтобы привлечь наше внимание. По поводу недавних праздников она была в черном официальном кимоно. — Если в процессе сдачи вы используете сверхъестественные силы, тесты будут считаться проваленными. И я буду за этим следить, как и все остальные сэнсэи.
По классу прокатилась серия тяжелых вздохов. Я понял, что попал. Если семья узнает, что я завалил хоть один тест…
— Спасай, — в перерыве я навис над книжным волком. Изаму ответил страдальческим взглядом, после чего патетически вскинул руку.
— Non est salvatori salvator, neque defensori dominus. Кто будет сторожить сторожей, и кто спасет спасителя?
Я недоумевал, к чему театральные жесты, если речь о жизни и смерти в прямом смысле, без кинематографики. Тот фыркнул и пояснил:
— Может, со стороны я и похож на книжную моль. Только вот, если ты не заметил, у меня как раз куча проблем. Я зачитываюсь на уроках не тем, чем надо. И сэнсэя тоже слушаю один раз из пяти.
— Да ты гонишь, — я похолодел.
— Хотелось бы, — Изаму при мне достал тощую стопку тетрадей и по одной открыл их, демонстрируя в лучшем случае три исписанные редким текстом страницы. На конспекты не тянуло.
— Томоко-саааааан? — решили мы хором обратиться к соседке.
— Sila est’ — uma net, — фанатик боевых искусств, надев на лицо широкую ухмылку, ответила исковерканной русской поговоркой.
— Uma ne nado, — машинально поправил я ее и горестно вздохнул. — Неужели без вариантов?
— Ну, вообще есть один, — Изаму по-собачьи принюхался. — Пошли-ка по следу. Нам тут всем нужен… спаситель, и бегает он не так быстро. К следующему уроку догоним.
— Хоп! — Изаму показал рукой на неприметного Ханаваро Кавагути, которого мы долго и упорно выслеживали весь обед. — Помнишь, ты еще интересовался, почему ему на уроках вопросы не задают. Он ботан, знает всё, спрашивать его бесполезно: пока будешь расшифровывать, что он ответил, урок закончится. Но умен, зараза, на редкость. Кажется, если он просто стукнет головой по учебнику, впитает его вместе с обложкой.
Я решил не терять времени даром.
— Ханаваро-сан! — крысенок втянул голову в плечи, но убегать не стал. — У вас случайно не найдется пары минут?
Хана-кун, как я его про себя окрестил, смотрел снизу вверх. Разница в нашем росте составляла почти полтора раза.
— Ханаваро-сан, — я, склонив голову, подбирал самые вежливые выражения, — я учился днями и ночами, но моя пустая голова не стала ни на каплю умнее. Если бы у вас была возможность объяснить мне несколько самых сложных мест в предметах, которые вы наверняка знаете лучше сэнсэя, моя благодарность была бы безгранична.
