– Ты говоришь о царстве мертвых? Но никакого царства мертвых нет. Это просто миф, страшная сказка для взрослых.
Голица прищурила светлые глаза и тихо спросила:
– Ты не веришь в ад и рай?
– Нет, не верю.
– Но крест у тебя на груди говорит об обратном.
Брови Глеба удивленно приподнялись. Крестик был спрятан под одеждой, и знать о нем вещунья не могла.
– Крест я надел на шею по просьбе друга, – сказал он. – Не придавай ему большого значения.
Голица снова опустила взгляд на свое полено.
– Спи, малютка, засыпай… – тихо запела она, покачивая полено. – Ждет героя мертвый край… – И вдруг оборвала песню и снова подняла взгляд на Глеба: – Ты должен отправиться туда, ходок. Отправиться и найти своего мертвеца.
Глеб недоуменно вскинул бровь.
– Мертвеца?
– Да, – чуть слышно прошелестела вещунья, глядя Глебу в глаза. – Того, который отопрет для тебя врата.
– Ты говоришь про врата в другое измерение?
Голица улыбнулась.
– Ты знаешь, Первоход. Ты сам все знаешь.
Глеб повел плечами, словно внезапно озяб, потом нахмурился и сказал:
– Я встречал упыря, который умел открывать проход в иное измерение. Но его забили камнями мальчишки, когда он сунулся на торжок. Где я найду другого? И как его распознаю?
– Найдешь, – с улыбкой сказала Голица. – Распознаешь.
Она опустила взгляд на свое полено и вновь принялась покачивать его, мурлыча под нос песню:
Спи, мой ангел, засыпай.
Отправляйся в мертвый край.
Где не пашет землю плуг,
Где не будет грязных рук.
Выплавляй мечи из криц,
Покарай своих убийц…
Глеб слушал песню с напряженным лицом. И чем дольше он ее слушал, тем сильнее вздувались желваки у него под скулами и тем холоднее становился его взгляд.
Вещунья замолчала, продолжая глядеть на полено и мерно покачивать его на руках. Косматые волосы вновь упали ей на лицо, скрыв его. А пальцы так крепко стиснули полено, что побелели от напряжения. Выглядело это неприятно и жутко.
Глеб выждал еще немного, потом выпрямился и вздохнул.
– Мне жаль, что меня не было рядом, Голица.
Он отвернулся и зашагал к двери. Когда он, Глеб, уже положил пальцы на медную ручку, вещунья хрипло проговорила ему вслед:
– У демона десять жизней, ходок. На одну больше, чем у кошки. Помни об этом.
– Обязательно запомню, – не оборачиваясь, сказал Глеб и вышел из темницы.
Охоронцы стояли в сажени от двери и тихо о чем-то переговаривались. Воевода сидел на лавке, подперев голову кулаком, и, кажется, дремал.
Глеб подошел к охоронцам, остановился и спросил холодным, спокойным голосом:
– Вы насиловали ее?
Охоронцы замолчали и уставились на Глеба. После долгой паузы один из них разлепил губы и переспросил:
– Что?
– Вы насиловали вещунью, – повторил Глеб. – Она понесла от одного из вас. Когда вещунья разродилась, вы убили младенца. А чтобы она не рыдала, вы подсунули ей полено. Все верно?
Охоронцы переглянулись. Самый говорливый из них ухмыльнулся и сказал:
– Ей это понравилось. Все бабы сучки, ходок. А эта стерва и подавно.
Глеб выхватил из ножен меч и всадил его охоронцу в глотку. Второй охоронец смертельно побледнел, облизнул языком обескровленные губы и пробормотал:
– Что ты…
Клинок второй раз блеснул в свете факелов, и охоронец рухнул на пол с рассеченной грудью.
Воевода Бранимир вскочил с лавки и оцепенело уставился на трупы, затем обхватил пальцами рукоять меча и перевел взгляд на Глеба. Глаза его пылали гневом и ненавистью.
– Ты убил княжьих охоронцев, – проскрежетал Бранимир.
Глеб, не отвечая, поднял с пола пучок соломы, тщательно стер с клинка кровь и вложил его в ножны.
– Я забираю Голицу из темницы, – сказал он. – Если попробуешь меня остановить, ляжешь рядом с этими гадами.
Он повернулся к воеводе спиной и шагнул к двери. Спустя минуту он вышел из каменной клети с Голицей на руках.
Князь Добровол, прошуршав пурпурной накидкой, скрепленной на правом плече драгоценной фибулой, втянул носом «дорожку» бурой пыли, отложил железную трубочку и откинулся на спинку кресла.
Посидел так немного, прикрыв веки, потом посмотрел на Глеба замаслившимися глазами и вымолвил:
– Бранимир сказал, что ты убил двух охоронцев.
Глеб не ответил. Тогда Добровол улыбнулся кривой, недоброй улыбкой, слегка махнул пальцами, усыпанными перстнями, и сказал:
– Ладно, леший с ними. А вот то, что ты увез из темницы Голицу, – плохо. Может быть, ты не знал, но пока тебя не было, я издал указ о запрете колдовства. Благодаря моим усилиям в городе не осталось ни одной поганой ведьмы.
– Голица никогда не употребляла свой дар во зло, – сказал Глеб.
– Зло… Добро… – Князь поморщился. – Какая, к лешему, разница? Имеет значение только мой указ. И ты, – Добровол повысил голос, – его нарушил.
– Голица больна. И она не вернется в темницу. Это мое условие.
Некоторое время князь Добровол смотрел на Глеба тяжелым, неприязненным взглядом, потом дернул щекой и сказал:
– Ладно, об этом после. А пока расскажи, как далеко ты продвинулся в деле, которое я тебе поручил.
– Пока недалеко. – Глеб потянулся в карман за сигаретами, но остановился на полпути. Курить здесь, в княжьем тереме, ему не хотелось. Было в этом что-то кощунственное – но не для княжьего терема, а для бутовой травы, которую он собирал и сушил собственноручно и которой очень дорожил. Глупо, конечно, но ничего не поделаешь. Глеб убрал руку от кармана и сказал:
– Призрачные всадники приходят в Хлынь-град не из Гиблого места.
– Вот как? – Добровол прищурил пустые, холодные глаза. – Тогда откуда?
– Из другого мира.
Князь хмыкнул и небрежно изрек:
– А разве Гиблое место – не другой мир?
– Гиблое место – часть нашего мира. Но есть и иной.
Добровол пошевелил пальцами, наслаждаясь холодным блеском драгоценных перстней, затем посмотрел на Глеба такими же холодными и такими же блестящими глазами и уточнил:
– И что это за мир? Как мы сможем в него попасть? И как Призрачные всадники попадают к нам?
– Врата в иной мир способен открыть лишь Избранный. Тот, кого падшие боги наградили этим волшебным даром.
– Значит, нам нужно найти этого человека?
– Да. Но это не человек.
– Вот как? Тогда кто?
– Упырь.
Лицо князя оцепенело. Глядя на него, Первоход отметил про себя, что Добровол сильно сдал за минувшие три года. Холеное лицо его заметно расплылось и пожелтело, от носа к концам губ протянулись две глубокие борозды, под глазами появились мешки, а сами глаза помутнели от пьянства и необузданных «экспериментов» с бурой пылью. Наконец Добровол снова обрел дар речи и насмешливо уточнил:
