— Но мы-то зачем туда едем?
— Сам знаешь — нам нужно попасть в Фэрхэвен, — отвечает Кадара, подбрасывая меч в воздух и ловя его за рукоять.
— Показуха, — фыркает Доррин. — А я как раз и спрашиваю, зачем нам этот Фэрхэвен?
— Затем, что мы обязаны побывать там, если хотим вернуться домой.
— А кто тебе сказал, что нам позволят вернуться? — спрашивает Доррин, трогая посох. — Много вы видели вернувшихся?
— Лортрен, — отвечает Брид.
— А кроме нее?
Доррин только сейчас понимает, что его товарищи и впрямь могут надеяться на возвращение, конечно, после того, как покаются и выразят безоговорочное согласие с целями Братства. Ведь они бойцы, как и светловолосая магистра.
А чего потребуют от него? Отказа от мечтаний о машинах и признания иррационального представления Братства о гармонии?
— Фелтар, — добавляет Кадара.
— Ага, тоже боец.
— А при чем здесь это?
Доррин подавленно молчит.
— Кадара, — вмешивается Брид, — Доррин хочет сказать, что целители не возвращаются почти никогда.
— Но почему?
— Я не знаю, — уныло отвечает Доррин. — Но это правда.
Сказать на это нечего, и все трое, проезжая мимо бесчисленных пасущихся овец, молча спускаются к Вивету.
Весеннее солнышко, отражаясь от белого полотна дороги, слепит глаза, и Доррин едет прищурившись, полагаясь не столько на зрение, сколько на чувства. Но, дотянувшись до лежащего внизу города, он начинает тревожно ерзать в седле, прибегая то к зрению, то к чувствам попеременно.
— В чем дело?
— Слепит.
— С чего бы это? — недоумевает Кадара, бросив взгляд на утреннее солнышко.
Доррин продолжает болезненно щуриться.
Впереди, в пологой долине, белые, беспорядочно разбросанные строения перемежаются белыми дорогами, зелеными газонами и затеняющими крыши деревьями.
— Не больно-то высокие тут дома, — замечает Брид, окидывая взглядом окрестности. — Я надеялся, что у чародеев имеется хотя бы пара зданий повыше.
— Возможно, в центре Фэрхэвена они и найдутся, но не думаю, чтобы их было много. Высокие постройки плохо согласуются с хаосом.
— Почему? — любопытствует Кадара.
— Потому, — поясняет Доррин, — что внутренний хаос снижает прочность любого материала, а чем выше постройка, тем сильнее нагрузки. Вот почему нам следует создавать машины.
— Опять ты за свое! — качает головой Брид.
— Он только о машинах и думает, — подхватывает Кадара.
— Но ведь это правда, — настаивает юноша. — С помощью внутренней гармонизации мы можем придавать машинам самую высокую прочность. Сделанные из хорошего черного железа, они смогут противостоять воздействию хаоса. А неспособность сил хаоса пользоваться подобными устройствами могла бы дать нам преимущество.
— В теории звучит неплохо, — говорит Брид, щурясь на движущуюся по дороге повозку. — Но если машины хороши, почему же Братство возражает против них и даже спровадило тебя сюда?
— Они боятся машин, потому что не понимают их. Машины могут делать лишь то, для чего они построены.
— Доррин, — перебивает его Кадара, — все это мы уже слышали, и переубеждать нас тебе нет никакой надобности.
Доррин закрывает глаза. Навстречу путникам ползет повозка. Скрипят несмазанные колеса, крестьянский фургон тащит мышастая лошадь.
— Но... пшла... — доносится с козел тусклый, лишенный выражения голос. Внешне возчик выглядит не старше Брида, но в свете чувств, порой говорящих о действительности больше, чем зрение, кажется дряхлым старцем.
Доррин взмахивает поводьями и ускоряет шаг лошади — заглядевшись на странного возчика, он отстал от Кадары и Брида.
Но прежде, чем ему удается догнать их, мимо, обогнав его, галопом проносится гонец в белой тунике с красной полосой на груди.
Впереди — пара приземистых башен из белого камня.
Доррин внимательно рассматривает сооружение, бросает взгляд на бледно-зеленую листву подстриженных кустов и деревьев за воротами, потом снова присматривается к выбеленному граниту сторожки и мостовой. Чувства его напряжены, кровь пульсирует в висках. Он ощущает несомненную угрозу и хочет понять, в чем она заключается и почему исходит от самого Белого Города — центра всего того, что было, есть и будет Кандаром.
На самом въезде в Белый Город тракт разделяется надвое зелеными посадками, превращаясь в подобие бульвара. А город и впрямь белый. Его белизна слепит сильнее, чем полуденные пески на восточных пляжах Отшельничьего. Белый и чистый, с гранитными мостовыми, сверкающими на солнце и светящимися в тени.
Проследовав за Кадарой и Бридом мимо старых и пустых башен, Доррин окидывает взглядом долину, изумляясь сочетанию белого и зеленого. Легкий ветерок шелестит листьями в облачно-зеленых кронах деревьев, разделяющих улицы надвое. Улочки переплетаются самым прихотливым манером, однако главные тракты, идущие с востока на запад и с севера на юг, словно два белокаменных меча, четко разделяют город на четыре части.
Хотя еще далеко не лето, здесь очень тепло. Даже теплее, чем в Тирхэвене или Вергрене. Но никаких красок, никаких цветов, кроме белизны и зелени, вокруг не видно. Повозки и верховые, направляющиеся в город, движутся по правой стороне бульвара; выезжающие — по левой. А по внешним краям устроены дорожки для пешеходов. Чем ближе к центру, тем ярче становится белизна и тусклее зелень; в самом же центре одиноко высится каменная башня.
Набрав дыхания, Доррин направляет чувства к ветрам, и... едва не выпадает из седла. Наполняющая долину марь — клубящаяся, белесая, с красными прожилками — терзает все его естество. Он утирает рукавом выступивший на лбу пот. В этом городе славно потрудились и каменщики, и садовники, но суть его составляет белая магия.
С трудом приходя в себя, он, словно издалека, слышит обращенные к Бриду слова Кадары:
— Ну, и что мы здесь будем делать? И как нам продолжить путешествие? Чем дальше мы заезжаем, тем выше цены. Не знаю, как у тебя, а у меня осталась всего горстка монет. Кто знает, сколько времени нам придется проторчать в Кандаре? Может быть, целый год!
Доррин снова утирает лоб, тянется за фляжкой с водой и делает большой глоток.
— Как — что делать? — отзывается Брид. — Наймемся в купеческую охрану или что-то в этом роде.
— Ага, это при том, как они платят. И при том, как здесь относятся к женщинам-бойцам!
— У тебя есть идея получше? Ты, кажется, первая забеспокоилась насчет деньжат.
— Должен быть лучший выход.
— Я не могу остаться здесь на ночь, — вмешивается в их спор Доррин.
