Впрочем, игроков всего-то было четверо: толстяк с обвислым брюхом, который, судя по всему, обыгрывал дряхлого низенького старикашку, и плечистый парень, пытавшийся что-то втолковать своему пьяному партнеру. Тот размеренно кивал.
– А ну-ка, – неожиданно вскинулся стражник. – Да это же Хислат из моего десятка! Эй, Хислат! – рявкнул он так, что «лиса» на сцене подпрыгнула, а невидимые музыканты наверху сбились с ритма.
Плечистый парень изменился в лице и, уронив коробку, поспешил на зов десятника. Его покинутый партнер, ничего не заметив, продолжал тупо клевать носом.
– Где гуляет десятник, там рядовому наемнику не место! – назидательно сказал Киджар. – Был бы тут наш сотник, я бы враз исчез, а так исчезнешь ты. Понятно?
– Да, господин! Конечно, господин! Считай, господин, что я уже в казарме!
– И ни в какой ты вовсе не в казарме! – Выпитое вино прихотливо играло с голосом наемника. – Я тебе вконец испорчу вечер. Стой у входа и жди. Потащишь своего командира домой. Буду гулять во весь размах, пока ноги не откажут.
– Да, господин! Как прикажешь, господин! – И стражник испарился.
– Уважают они тебя, – хмыкнул Шенги.
– Посмели бы не уважать! Этот молодой, в страже всего ничего, а уже понимает...
– Строго ты... – Охотник не окончил фразу, лицо его стало напряженным.
В зал вошли трое. Одним из них был Урихо – все так же роскошно одетый, с тем же дерзким выражением на физиономии. Его спутников Шенги видел среди пролаз в «Счастливом путнике».
Урихо с видом принца в изгнании обвел зал брезгливым взором – и подобрался, помрачнел, встретившись глазами с Подгорным Охотником. Несколько мгновений враги обменивались взглядами. Затем Урихо резко повернулся, еще надменнее вздернул плечи и двинулся вокруг сцены. Дружки последовали за своим вожаком. Все трое уселись на противоположной стороне зала, неподалеку от черного хода, и, насколько можно было разглядеть, начали игру.
– Др-рянь, – с чувством сказал Охотник.
– Если назревает драка, – с энтузиазмом начал Киджар, – то я сегодня не на службе и могу со всем удовольствием...
– Не будет драки. На лепешку с медом спорю – не будет! Мы с ним потолковали в «Счастливом путнике» и очень, очень хорошо друг друга поняли.
– И теперь он издали любит тебя робкой, застенчивой любовью?
– Вот именно. Эта рыжая уберется когда-нибудь? Не женщина, а набор костей!
– Это ты зря. Она, конечно, не Черная Азалия, но терпеть вполне можно. Ее Клюквочкой прозвали – интересно, почему?
– Наверно, потому, что ей самое место на болоте, – мрачно предположил Шенги.
– Ну, зачем так сурово! Может, потому, что у нее вечно кислая мордашка... Во, уходит!
Не переставая вилять бедрами, девица медленно поднималась по лестнице.
– А что наверху? – заинтересовался Шенги.
– Каморки, где переодеваются красотки. И еще две комнаты, их хозяин сдает.
– Это если сговоришься с какой-нибудь девицей?
– Или из города кого приведешь. Чужую жену или... Во-во, слушай!
Сверху полилась нежная, трепещущая мелодия. По лестнице прошуршал узорчатый подол. Стройные босые ножки, мелькая в разрезе ткани, легко сбежали по ступенькам.
– Черная Азалия! – жарко выдохнул Киджар.
Посерьезнев, Охотник вгляделся в женщину... нет, в язык черного пламени, что полыхал на сцене! Как могут такие пышные формы сочетаться с легкостью и изяществом? Как может каждая линия быть такой мягкой и в то же время чистой, словно тут потрудился великий скульптор?
Глубокий, низкий, томный голос воцарился над звоном струн:
Ты, скупец, золотые монеты, как жизнь, бережешь,
Но взгляни мне в глаза – и свои сундуки распахнешь!
Дали имя цветка мне – душа моя с этим согласна,
Погляди на меня – и увидишь, что это не ложь.
Лепестки моих губ приоткрылись так пылко и страстно,
Небывалые ласки сулит их невольная дрожь.
Я серебряный кубок наполню вином темно-красным.
Подойди, припади – и блаженство, мой друг, обретешь.
Как ручная газель в цветнике, я нежна и прекрасна.
Уходи и попробуй забыть – но обратно придешь!
Восхитительный голос смолк. Струны еще вели мелодию, но их осиротевший звон казался неприятным дребезжанием. Урихо и его дружки разразились восторженными криками, к ним присоединились старик и толстяк. Только пьяный, вконец раскиснув, не поднял на певицу глаз.
Красавица оглядела зал и легко спрыгнула на мраморные плиты пола. Возвышение не осталось пустым – по лестнице спускалась бронзовокожая толстуха с невероятным количеством браслетов и цепочек и в не заслуживающих упоминания лоскутах парчи.
Черная Азалия, увернувшись от объятий старика, темной бабочкой порхнула через зал. Не успел Шенги удивиться, как обнаружил, что рядом с ним в «клетушке» на ковре сидит смуглое чудо с огромными смеющимися глазами.
– Ты – Совиная Лапа? – без предисловий поинтересовалась женщина. – Тот, про которого по всей стране ходят легенды?
– Ты – Черная Азалия? – в тон ей отозвался Охотник. – Та, про которую по всему городу ходят сплетни?
Певица фыркнула, как смешливая девчонка.
– А я – Киджар Деревянный Нож, – попытался наемник привлечь внимание красавицы. – Десятник стражи.
Певица не оглянулась. Черные миндалевидные глаза, загадочно мерцая, не отрывались от глаз Шенги.
– Я знаю балладу о тебе, Совиная Лапа. Хочешь спою? Обожаю Подгорных Охотников!
И всем телом подалась к мужчине. Вот-вот выскользнет из узорчатого платья!
Кто тут не потерял бы головы? А вот нашелся один! Мелькнувшее воспоминание разом охладило Шенги.
– Знаю, – спокойно, почти приветливо ответил он. – Но некоторые из них платят тебе не золотом, а кровью.
В глазах певицы мелькнуло недоумение. Затем она вздрогнула, побледнела.
– Зачем ты мне об этом напоминаешь? Да еще так, словно я в чем-то виновата! Разве я отвечаю за всех сумасшедших в городе? Не помню даже имени этого приезжего, только тяжелый взгляд...
– Чингир Луговой Ручей из Семейства Шагутар, – подсказал десятник, но красавица упорно не желала его замечать.
– Вот противника его помню хорошо. Такой милый юноша, такой щедрый! Авимет Светлый Шелк, из богатого Рода... ах, какой славный мальчик! Это был такой ужас! У обоих ножи, оба вцепились друг в друга, да так, что и мертвых не растащить было! – Черная Азалия махнула рукой в серебряных кольцах, отгоняя воспоминание, и сказала уже без волнения, с легкой брезгливостью: – Весь ковер в моей комнате кровью залили! – Певица вдруг засветилась детской, наивной гордостью и уточнила: – Я не сплю, где остальные девочки, у меня своя комната! Я ведь не рабыня!
– Вольноотпущенница, – уточнил Киджар, задетый ее невниманием.
