— Мы знакомы? — осведомился он не слишком дружелюбно, но без раздражения и впервые посмотрел на нее внимательно.
— Мы утром звонили вам. Ваш телефон нам дала мать Ирины. Мы должны были встретиться в пять часов… Чтобы мы могли помочь вам с похоронами.
— Спасибо. Но мне не нужна помощь, — он сразу потерял к ней интерес. Осторожно потрогал свое горло.
— Это ваша? — Акнир показала на лежащую неподалеку пустую бутылку.
— Нет, я не пил… Я просто пришел сюда… Потому что мы часто гуляли с ней здесь. Она всегда назначала мне тут свидания.
— И сейчас назначила? — невинным голосом задала вопрос Чуб.
Он вздрогнул:
— Что?
— Она ведь вам пишет? Ира прислала вам sms и назначила свидание? Так?
— Нет. Я не знаю, где Ира, — сказал он быстро заученно-нейтральным голосом. — Я просто пришел сюда, и мне стало плохо.
— Мы видели.
— Простите, мне нужно идти. У меня много дел.
Он встал, огляделся, скользнув по ним взглядом, уже не отличая их от деревьев, дороги, столбов:
— Спасибо за помощь. До свиданья.
С мину т у Даша и Акнир смотрели, как он медленно идет от них вдаль по дороге и скрывается в белой мгле. Тропа вдруг перестала быть радостно-желтой — туман спустился вниз, окрасив деревья в пегую мглу, заключив их в белую клеть, окончательно отрезав от мира.
— Вот и Мамки пришли, — устало сказала Акнир.
— Думаешь, ему теперь ничего не угрожает? — обеспокоенно спросила ее Даша Чуб.
— Нет. Круг Киевиц защищает его. Теперь она до него не доберется.
— Думаешь, это она? Ирина заманила его сюда, чтоб убить? Она прислала ему sms с того света? Она сейчас здесь? — вмиг потеряла оправдательную версию Даша. — Что же нам делать?
— Ничего, — резковато сказала Акнир. — Мы сделали все, что могли. Пора возвращаться в Башню. Если Киевицы не почествуют Мамок, Душки обидятся. Да и у Маши как-никак день рожденья.
— Ну Машу и угораздило родиться вообще, — задумалась Чуб.
— И это объясняет в ее характере многое, — сказала ведьма. — Точнее, все. Она появилась на свет в тот день, когда целый мир оборачивается назад и всматривается в Прошлое. Потому она и стала историком, потому видит Прошлое так ясно и так далеко. Так любит его… И еще потому она, единственная из вас, не боится смерти.
— А я что, боюсь? — оскорбилась Даша.
— Ты не боишься рисковать, а она — умирать. Потому что в день, когда она родилась, жизнь и смерть сплетаются в единое кольцо Уробороса, вчера и сегодня становятся неразделимы, и то, что было, — существует всегда.
— Угу, — не вняла ее патетике Чуб. — Умирать не боится, а сказать мужику, что у них есть ребенок… Ой, — хлопнула ресницами Даша. — Есть землепотрясная идея!
* * *
Сумерки сгущались, но серость приближающейся ночи разбавлял странный белый туман. И прежде чем Маша повернула выключатель и зажгла в гостиничном номере электричество, ей показалось, что вокруг неподвижного художника собрался размытый белый нимб.
Ковалева подошла, положила руки на плечи Вильгельму Котарбинскому:
— Когда умерла Ася? — спросила она.
— Вчера. Завтра похороны… — бесцветно ответил он.
— Знаете, я недавно читала газету. Там описывали удивительный случай. Умершая дама ожила на столе в прозекторской. У нее был летаргический сон. Такое случается…
— Да, чудо случается, — безнадежно сказал он. — Но очень редко…
— Неправда, — с нажимом сказала Маша, — в такие дни вы видите чудеса каждый день. Взгляните на меня, — он послушно поднял глаза. — Я не могу сказать вам, кто я такая, но… Я обещаю вам, это случится.
Он вздрогнул, крепко и жадно обнял ее взглядом, схватил за руки и повернул их ладонями вверх. С полминуты он смотрел на них — смотрел так, будто на каждой из Машиных ладошек лежали пригоршни бриллиантов, изумрудов, рубинов, видимых ему одному. Затем снова посмотрел ей в лицо — потрясенно, озаренно.
— Вы умеете воскрешать умерших? — вымолвил он полушепотом, и его сморщенное болью, похожее на пожухший осенний листок лицо разгладилось, засветилось утраченной верой в совершенство и бесконечность этого мира. — Вы, верно, ангел?
— Нет, — сказала она. — Но разве к вам ходят лишь ангелы?
— Нет, — улыбнулся он светло и сладко, будто заранее радуясь приходу новых чудесных гостей и смакуя память о старых.
— Я обещаю вам, слышите, обещаю, — сказала она, — ваша Ася будет жива. Идемте к ней…
Не отпуская Машиных рук, Котарбинский взглянул вдруг назад, через плечо. Ковалева не увидела там ничего, никого, но он продолжал глядеть, приоткрыв рот, то кивая, то неуверенно улыбаясь.
— Я благодарю вас, — сказал он ей наконец, — но не нужно… Я был слеп. Совершенно слеп… Я не видел. Не желал виде ть. Боль сделала мое сердце слепым. Она ведь здесь, Асенька здесь! — Его возглас был радостным. — Она говорит: теперь ни мой глупый брак, ни ее болезнь не помешают нам быть вместе… Говорит, что ее смерть была неизбежна, так сказал доктор. Она старалась прожить подольше лишь ради меня. Но теперь, когда она знает, что может остаться со мной навсегда, она не желает возвращаться обратно. Возможно, вам покажется странной идея жить с призраком…
— Возможно, кому-то, — сказала Маша. — Но точно не мне.
Она вновь посмотрела туда, где еще недавно стоял Мир Красавицкий, и, помедлив, переместила взгляд на кажущийся совершенно пустым угол, улыбнулась в никуда, в неизвестность — туда, где стояла не видимая ей 18-летняя девушка. Маша не могла видеть ее, но знала, как скоро увидит, как часто теперь ее лицо будет появляться на новых сепионах Вильгельма Котарбинского. Знала, что вскоре в ином ХХІ веке снова найдут невиданные раньше картины… И странный, невозможный, казалось бы, хеппи-энд их истории помог ей решиться:
— Простите, я хочу задать вам вопрос… Вы ведь знаете Михаила Александровича Врубеля? Мне известно: его давно нет в Киеве. Но если вы все же встретитесь с ним, передайте ему, пожалуйста, что у него есть сын…
Светлое лицо Котарбинского потемнело, угасло. Он с видимой жалостью посмотрел на нее.
— Вы, видно, не знали, — покачал он головой. — Мне жаль, что я должен сообщить вам об этом. Взгляните, — среди лежащих в беспорядке эскизов и книг он нашел старую газету «Новое время», открыл заложенную статью и дал ее Маше.
«Декадент, художник Врубель, совсем как отец декадентов Бодлер, недавно спятил с ума…» — прочла она. И вздрогнула.
Киев снова привел ее не в то время, не в то место. Город не желал этой встречи — известного отца и неизвестного сына.
— Увы, подобные вещи случались давно, — сказал Котарбинский. — Я помню, когда Михаил Александрович еще обитал в Киеве, однажды он пришел на обед к профессору Прахову и сказал нам, что его отец внезапно скончался. Я тоже был там… Мы все пришли в ужас. В спешке собрали ему деньги на дорогу домой. Он уехал… А на следующий день его отец, живой и здоровый, прибыл в Киев узнать, где его сын. Никто не решился сказать ему правду… А позже к Праховым пришел в гости их друг, профессор психиатрии Сикорский. Он первый предсказал нам беду. Он сразу узнал печальные признаки надвигающегося безумия… Он сказал, чтоб мы не бередили Михаила Александровича зряшными расспросами: он вряд ли вспомнит историю с отцом. Так и вышло. Он совершенно забыл о ней. А теперь он не помнит уже никого, не узнает даже близких. Даже если бы я передал ему ваше послание…
