Я помню мальчишку на слишком больших костылях, в порванном сером свитере, откуда-то притащенном Зулей, мальчишку с волосами неопределенного цвета и застывшим взглядом. Я помню. Я видел его отражение всего месяц назад в трамвайном стекле. У того мальчишки был горб на всю спину.
Из зеркала на меня недоверчиво смотрит незнакомый мне парень — мой ровесник. Бледное лицо, темно-русые лохмы, темные глаза. Невысокий — мне и не стать высоким, наверное — и болезненно худой. Но здоровый. Горба не стало. Одно плечо повыше другого — чуть-чуть, едва заметно. И всё.
Я подношу руку к стеклу — отражение делает то же самое. Поворачиваюсь, и оно поворачивается в тот же момент. Значит, это не чья-то шутка, не розыгрыш, не…
Значит, это правда.
Мне хочется и плакать и смеяться одновременно. Так вот каким я мог быть, должен был быть… Я все-таки выбираю и начинаю хохотать от радости.
Мы встречаемся у входа в ту часть Замка, где еще никогда не были. Меня привел Леку, Тимура Фиона. Он весь в бинтах, видных даже из-под свитера, но лицо довольное.
— Ты как? — шепчу
— Залатали, — коротко сообщает он, — Так что, готов и дальше отравлять существование крупным видам пернатых.
Дурак. Только Тимур над этим может шутить, больше никто.
Леку молча распахивает тяжелые двери и мы входим внутрь. Круглый зал без окон, зато свет проникает через стеклянный потолок, льется сверху. На стенах — картины.
То есть гобелены, вспоминаю я один из своих снов. Я понимаю, что круг замкнулся. Отсюда все началось, здесь же и закончится.
Стоит странная, торжественная тишина. Словно мы в церкви. Я однажды был в католической церкви, она рядом с метро, там так же было. И Леку в своих белых одеждах немного похож на священника.
— В все времена, во всех пространствах, — начинает Леку нараспев, — когда мир начинает принимать темную сторону, рождаются те, кто умеет летать. Они приносят людям надежду и веру, они разгоняют зло.
— Что мне делать? — спрашиваю я в звенящей тишине. Я не Избранный, в который раз хочется сказать мне. Я не сумею спасать людей, я не супермен из комиксов, я…
— Сам решай, — говорит вдруг Фиона, — Только ты можешь знать, что тебе делать. Мир не меняется сразу, его меняют наши поступки. От твоих поступков будет бОльшая отдача, чем от поступков обычных людей, только и всего. Сделаешь зло, солжешь в мире — прибавится лжи, совершишь чудо — кто-то поверит в чудеса и изменится. Простой человек может изменить совсем маленькое пространство вокруг себя, твоей силы хватит, чтобы изменить мир.
Только и всего?
Тимур усмехается:
— Значит, мне нельзя писать плохие картины?
Фиона смеется и треплет его волосы:
— Значит. Но главная ответственность на Кире.
Мне на мгновенье становится завидно Тимуру. Но это глупо.
Леку достает с одной из полок деревянную шкатулку. Берет из нее две серебряных цепочки с кулонами в виде трех башен. Протягивает одну Фионе. Она одевает цепочку на Тимура, Леку на меня.
И Замок исчезает.
10
В нашем мире день.
Мы попадаем в уютную тимуровскую кухню, валимся на стулья и вдруг начинаем хохотать. Наверное, это истерика. Не знаю. Но похоже.
На кухне все так же. Тикают настенные часы, гудит холодильник, за окном, грохоча, едет трамвай. На столе валяется разодранный конверт. Без марки.
Тимур вдруг вспоминает.
— Кир, я — идиот, мне надо срочно тетке позвонить! Блин, убьет же нафиг, нас же почти месяц не было.
Он кидается к лежащему на холодильнике телефону и вдруг осекается.
— Так. Стоп. За месяц бы зарядка села. У меня ее и так на два дня только хватает, я же музыку в плейере слушаю.
Потом поднимает глаза:
— Кир, какое число было, когда мы попали в Замок?
Пожимаю плечами. Понятия не имею. У меня не получается следить за датами.
Раздается телефонная трель. Тимур зажмуривается и отжимает зеленую кнопку.
— Алло. Что? Привет, Алин. У себя, да! Молока? Ладно, куплю. Ага, давай.
Заканчивает разговор и осторожно кладет мобильник на стол.
— Кир, нам приснилось всё, да? Сестра звонила — молока попросила купить. Здесь и часа не прошло, Кир.
Приснилось? Я осторожно встаю на ноги. Память тела подсказывает, что рядом должны быть костыли, что надо на что-то опереться. Но ноги держат. Легко делаю шаг, два. Смотрю на свое отражение в стекле кухонного шкафа. Горба нет. Нет и всё.
— Нет, не приснилось, — говорит Тимур и мы одновременно дотрагиваемся до груди.
Два тяжелых серебряных медальона на месте, — Значит, и летать мы тоже можем.
Тим "на минутку" убегает в свою комнату и пропадает. Встаю у окна и смотрю на красный автобус, в который заходят люди. Народ спешит по своим делам, да и мне пора. Иду в комнату, чтобы попрощаться.
— Я на Кирова. Буду искать ребят.
Тимур захлопывает альбом с фотографиями. Встает и убирает его в тумбочку.
— Я с тобой.
— Зачем?
Он пожимает плечами:
— Затем. Мало ли, вдруг какая помощь будет нужна. И вообще, у тебя денег даже на метро не хватит.
Кривлюсь. Подумаешь. Как будто я когда-нибудь за билет платил. Но Тимура не переубедишь, он упрямый.
— И это… жара на улице, а ты в свитере своем.
Свитер остался после Замка. На вороте еще видны темные пятна. Кровь Айше толком не отстиралась. Другой одежды у меня нет. Только то, что там было — джинсы, белье и ботинки.
Тимур критически меня оглядывает.
— Мда… мое тебе, конечно великовато будет. Хотя, погоди, мама вроде собирала мои старые вещи, чтобы потом раздать, может, остались, — он вылетает в родительскую комнату. Я иду следом, но не вхожу. Стою в коридоре и смотрю на то, как Тимур без сожаления потрошит шкаф.
В старом пакете из Икеи он находит то, что нужно. Здесь и джинсы и футболки и рубашки. Я думаю о том, что нам бы очень пригодились эти вещи. Валерке, Деньке и Рустику, девчонкам.
В простой белой футболке, летних светлых брюках и старых тимуровских кроссовках я выгляжу обычным школьником на каникулах. Длинные волосы, едва виднеющаяся серебряная цепочка. Будто неформал из тех, кто гоняет на скейтах и роликах по центральным улицам. Я много таких видел. Только лицо выдает. Глаза "тяжелые".
Тимур наблюдает за моим преображением с улыбкой.
— Хорош. Жалко, что Айше не видит.
Вспыхиваю.
— Причем тут она?
— Да ни причем, — пожимает он плечами и ржет, — Так, к слову пришлось. Эй, ты чего? Ну, шучу я, шучу. Да, дурак, и шутки у меня дурацкие, сам знаю.
Глупо это. Я ведь ее уже больше никогда не увижу. Ее, Лату, Лейку, Шеля, всех остальных. Ведь не попрощались даже. Только сейчас это понимаю.
