Эйдрис приподнялась на локте и посмотрела на Дакара, лежавшего за углями догорающего костра.
— Ты это сделаешь для меня? Но почему?
— Это самое меньшее, что я могу сделать. Спасение жизни — не мелочь. Если бы не ты, тот наемник проткнул бы меня насквозь.
Она медленно кивнула.
— Я об этом забыла. Хорошо… Я с радостью поеду с тобой, Дакар.
Он сунул веточку в угли, проследил, как она начала тлеть, потом вспыхнула.
— И еще одно… — медленно продолжал он. — Меня зовут не Дакар. Я воспользовался этим именем, потому что… потому что не хотел сообщать свое настоящее имя тем, кто… может возненавидеть меня. — Он печально улыбнулся. — Ведь я действительно мошенничал, как ты справедливо заметила. И мне это показалось благоразумным. Но я не хотел бы обманывать… товарища по оружию. — Он встретился с ней взглядом. — Меня зовут Алон.
Первые лучи рассвета коснулись закрытых век Эйдрис… Нахмурившись, она беспокойно зашевелилась… Ей снился сон…
Во сне она увидела свою мать Элис, ни на день старше, чем в последний раз, когда Эйдрис ее видела. Волшебница лежала на матрасе из серого шелка. Она спала или была околдована. Только легкие движения груди свидетельствовали, что она жива. Вокруг ее неподвижного тела клубился свинцовый туман, попеременно то закрывая, то открывая ее лицо.
— Мама! — попыталась крикнуть Эйдрис, но ни звука не сорвалось с ее уст.
Она сумела шагнуть вперед, потом сделала еще шаг, но словно двигалась по дну океана; все движения давались с большим трудом. Посмотрев вниз, она заметила, что ноги ее погружены в серый туман. Он, словно гирями, тянул ее за ноги.
— Мама!
По-прежнему ни звука, но теперь девушка не могла двигаться дальше; руками она нащупала прутья решетки; она могла их касаться, но не видела.
— Мама! Мама, я здесь!
Она продолжала тщетно биться о решетку, а Элис, прижимая руки к животу с нерожденным ребенком, растаяла в тумане…
Эйдрис проснулась со слезами на глазах и увидела над собой лицо — огромное, золотоглазое нечеловеческое лицо с большим изогнутым клювом.
Сдавленно крикнув, сказительница села. Сердце ее отчаянно забилось. Мгновение спустя к ней вернулось ощущение перспективы, и она поняла, что видит не огромное чудовище, а сокола. Птица сидела на конце футляра от арфы, на котором лежала голова Эйдрис. И так близко была птичья морда, что клюв сокола едва не касался носа девушки.
Птица большая, с черным оперением, только на груди белая буква V. Эйдрис видела таких раньше: несколько моряков на борту «Оспри» были сокольничими. Но на лапе этого сокола нет яркой ленточки, какие обычно носят спутники сокольничьих. Откуда же он прилетел? Дикая птица не может так себя вести.
— Кто ты? — прошептала Эйдрис, как будто надеялась на ответ. — Откуда прилетел? — «Из Рилон Корнерса? Конечно, нет. Я не слышала о деревнях сокольничьих в границах Эсткарпа!»
Крепость воинов в птичьих шлемах — Гнездо — погибла во время Великой Перемены. Может, сейчас немногие изгнанники действительно поселились в Эсткарпе. Но она во время своих странствий слышала, что этот странный народ, который ненавидит своих женщин и любит только соколов, пытается заново укрепиться в долине Морской крепости в Высшем Халлаке.
Эти рассуждения никак не помогали объяснить присутствие птицы, которая продолжала задумчиво разглядывать девушку, вначале одним глазом, потом другим. При этом она поднимала и опускала голову.
— Он называет себя Стальной Коготь, — послышался голос сзади.
Повернувшись, Эйдрис увидела Алона. Он был одет и держал в руке кожаное ведро с водой.
— Он… твой? Но ты не сокольничий!
— Ты говоришь правду, — с готовностью согласился юноша. — Стальной Коготь никому не принадлежит, только самому себе. Его хозяин Джонтал был моим другом и партнером. Он… был убит. Вместо того, чтобы присоединиться к хозяину в смерти, как обычно у этих птиц, Стальной Коготь предпочел дожить до дня, когда он отыщет убийцу своего хозяина… и в тот день он страшно отомстит.
— Понятно, — сказала Эйдрис, разглядывая птицу, которая в ответ смотрела на нее горячими золотыми глазами, и в их золотистой глубине виден был разум — не человеческий, но тем не менее разум. — Значит, он странствует с тобой?
— По-своему, — ответил Алон. — Улетает и прилетает, когда захочет. — Он встал рядом с девушкой, так что оба они оказались лицом к птице. — Стальной Коготь, это госпожа Эйдрис, — серьезно сказал он, представляя девушку, как в каком-нибудь благородном обществе, а не на туманном пастбище, усеянном навозом. — Мы с Монсо отвезем ее в Лормт, чтобы помогать ей в пути, поэтому сегодня и завтра она будет нашей спутницей.
Сказительница наклонила голову, как при знакомстве с человеком.
— Рада познакомиться, Стальной Коготь.
На мгновение взгляд яростных глаз встретился с ее взглядом, потом птица пронзительно крикнула. Взмахнув черными крыльями, поднялась с футляра и улетела, почти сразу скрывшись из виду. Эйдрис повернулась к Алону.
— Ну что? Одобрил он мое присутствие?
Спутник улыбнулся ей.
— А как же иначе? Это очень приличное существо.
Девушка снова почувствовала, что краснеет, и понадеялась, что еще недостаточно светло, чтобы Алон это увидел. Смутившись, она ухватилась за первое, что пришло в голову:
— Ты должен был разбудить меня на рассвете. Мы должны спешить, или нас застанут здесь пастухи.
Они быстро собрались, не задерживаясь даже для завтрака, и жевали лепешки в дороге.
Монсо как будто без усилий нес их обоих, хотя Алон заставил его идти гораздо медленней, чем накануне вечером — к большому облегчению Эйдрис. Ход у кеплианца был необыкновенно ровный, и спутник девушки разнообразил скорость с изменением местности. Жеребец переходил от шага к рыси и иногда на галоп. Добравшись до дороги, ведущей к Южному Велдингу, Алон повел коня легким галопом.
Эйдрис поражалась выносливости Монсо Влажная глина дороги бесконечно уходила назад под неустанными ногами кеплианца, как вода вниз по течению. И ко времени остановки на дневную еду они, по подсчетам девушки, покрыли не менее десяти лиг.
Монсо пасся, а девушка, стоя рядом с ним, решилась коснуться его мускулистого черного плеча.
— Поразительный конь! Мало кто мог бы преодолеть такое расстояние, как он сегодня, неся одного всадника, не говоря уже о двоих. — Черный жеребец поднял голову, пучки зеленой травы торчали из его губ. Он шумно подул на девушку, и она засмеялась.
— А я нахожу поразительным, что он так легко принял тебя. — Алон лежал в тени высокой березы на берегу ручья. — До вчерашнего дня он никому, кроме меня, не разрешал прикоснуться к себе… и едва выносил присутствие Хилариона.
