— От чего он умер? — полюбопытствовал Серый.
— От скепсиса, — вздохнул Помпоза.
— Ты имеешь в виду, от сепсиса? — поправил его Иван.
— Нет, я имею в виду, от скепсиса. Он не поверил мне, что толстый аппетитный зверь на коротких ножках с кривыми зубами и хвостом пружинкой может быть опасен. Он пытался заколоть его вилкой!.. Пара пуговиц — вот все, что мы от него нашли после того, как слезли через три часа с деревьев… После его смерти все пали духом и разбрелись кто куда… Мы остались всемером, и больше никого из Благодетелей не видели… Так мы проблуждали еще несколько дней, среди ужасов и опасностей враждебного мира, пока мы не нашли это жилище. Здесь есть продукты, и мы подумали, что если бы еще у нас был хоть один Недостойный, чтобы работал на нас, то было бы совсем неплохо, и можно было бы остаться тут на совсем… Прекавидо, — тут Помпоза кивнул на другого коротышку, — предложил поймать женщину, потому что местные Недостойные попались слишком свирепые, и мы подумали, что с женщиной… будет легко… справиться…
И он осторожно заплывшим оком покосился на надувшую сурово губки Елену.
Та в ответ погрозила ему шваброй.
Помпоза втянул голову в плечи и замолчал.
Иван и Серый обменялись долгими взглядами.
— Я же говорила, надо было их сразу там утопить, — мстительно напомнила Елена Прекрасная.
Серый хмыкнул:
— Лучше поздно, чем никогда.
Иванушку необъяснимое чувство вины не покидало все эти полчаса, пока Помпоза излагал свою невеселую историю. Он догадывался, что скажут по этому поводу его друзья, и поэтому не стал ждать, пока они разовьют свои мысли во что-нибудь более кровожадное, а торопливо сделал шаг вперед и с укоризной обратился к коротышкам:
— Как вам не стыдно! Если бы вы, вместо того, чтобы пытаться подчинить себе всех, кто попадался на вашем пути, остановились и подумали, вы бы уже догадались, что вы оказались тут не просто так.
Те переглянулись, озадаченно нахмурившись — такая мысль им и вправду в голову не приходила.
— Это было наказание вашему народу за то, что вы превратили в рабов целый город, — сурово продолжал Иванушка. — Но царский Совет, состоящий из тех, кого вы раньше называли Недостойными, а теперь — из свободных людей, проявил снисходительность и дал вам возможность начать честно трудиться и жить как все…
За его спиной Волк медленно и бесшумно начал вынимать меч из ножен.
Человечки расширили глаза и забыли их прикрыть.
— …Вам дали инструменты, богатые ископаемыми горы — живи себе и трудись! Но вы захотели оставить все по-прежнему. Получать все, не делая ничего. Найти новых рабов. За это вы снова поплатились…
Меч извлекся на свет и тускло блеснул в свете неяркой лампы.
Человечки сдавленно охнули, как один.
— …Здесь на поверхности вам пришлось тяжело, а будет еще тяжелее…
Подброшенный Волком платок опустился на лезвие и продолжил свой путь вниз уже в виде двух половинок.
— …И я сейчас я хочу в последний раз спросить вас: готовы ли вы работать, как ваши честные трудолюбивые предки триста лет назад, добывая под землей ее сокровища и жить в мире с людьми, или…
Не дожидаясь озвучивания альтернативы, человечки наперегонки закивали.
— Да, да!..
— Согласны!..
— Благодетели больше не должны иметь рабов!..
— Недос… То есть, люди, должны жить в своем мире, а Благодетели — в своем! Так будет лучше для нас!..
— И для них!..
Серый, ласково улыбаясь коротышкам, взвесил меч в руке и искусно выписал им в воздухе замысловатую фигуру, что вызвало мгновенный прилив энтузиазма в покаянии:
— Мы все поняли!..
— Мы были неправы!..
— Мы поступили нехорошо!..
— Может, они смогут простить нас!..
— Прости нас, женщина Елена!..
— Прости!.. Мы не должны были так делать!..
— Благодетели должны трудиться сами!
— Мы ведь были самые лучшие горные мастера во всем мире, пока наши предки не отвели воду у предков людей…
— Мы гордились этим…
— Лучше нас никто не мог найти нужную руду или обработать камни!..
— А сейчас…
— Что же мы с собой сделали, друзья…
— Мы были лучшими мастерами, а теперь…
И вдруг, неожиданно, наверное, даже для самих себя, человечки стали раскаиваться по-настоящему.
— Стыдно…
— Простите нас…
Серый удовлетворенно ухмыляясь, кивнул, и также бесшумно вложил меч обратно в ножны.
Кто бы сомневался, что доброе слово и меч действуют убедительней, чем одно доброе слово.
А Иванушка, не скрываясь, лучился от осознания всей власти своего красноречия.
Женщина Елена обвела недоверчивым взглядом всех собравшихся, словно ожидая насмешки или подвоха, но, не найдя ни одного, ни другого, криво улыбнулась и махнула рукой.
— Надеюсь, никто их моих царственных родичей об этом никогда не узнает… Живите, как хотите.
— Ишь ты… — с наиискреннейшим удивлением хмыкнул Серый, выступая из-за Ивановой спины. — Как это они у тебя так ловко перевоспитались…
Шестое чувство Ивана встревожено завозилось, но царевич расстроено от него отмахнулся — все его снова панически заметавшиеся мысли были о том, простила ли Елена Прекрасная ЕГО, как бы об этом поделикатнее вызнать, и если не простила, то что ему теперь делать, когда весь мир ополчился против него, стараясь разрушить то хрупкое согласие, в существовании которого и в лучшие-то времена Иванушка в глубине души сомневался…
— Всего-то и надо было, что поговорить с ними по-хорошему, — рассеяно ответил он отроку Сергию. — Насилием ничего не добьешься. Я всегда это говорил.
— Ну, что ж, гномики, — развел руками Волк. — Ступайте, ведите себя хорошо, и на глаза нам больше не попадайтесь…
— Как ты их назвал? — вывело незнакомое слово из состояния ступора страдающего хронической безответной любовью царевича.
— Гномики. А что?
— А кто такие гномики? — все еще недоумевал Иван.
— А просто что-то Мюхенвальд на память пришел, — пожал плечами Серый. — Помнишь, неподалеку от "Веселой радуги" Санчеса была мастерская? Там работал старик, который делал украшения для лужаек и газонов — деревянных аистов, зайчиков там всяких, человечков забавных… Так вот, их местные называли гномиками. В честь мастера — Йохана Гномме. Ну вот и мне вдруг подумалось, что они чем-то на тех гномиков похожи…
— Забавностью, — ядовито предположила Елена.
— Именно, — согласился Серый, показал ей язык и, задрав нос, отвернулся.
— Гномики… — повторил за Волком тот, кого звали Помпоза. — Мы не люди… И не Благодетели… больше… Мы — гномики…
