– Кто-кто? Может, вы имели в виду деградант? – уточнил Мефодий. Он и не думал, что дядя Леня вообще знает такое слово, как «дегенерат». Обычно он выражался лаконичнее.
– Ты, Мефодька, не умничай! Врежу! – предупредил дядя Леня и, подняв кулак, принялся рассматривать его, как если бы это был загадочный пен сторонний предмет.
– За что? – спросил Меф с любопытством. Пока дядя Леня будет замахиваться, можно успеть принести из дома фотоаппарат, чтобы заснять это редкостное зрелище.
Дядя Леня не ответил. Он был занят. Он качался..
– Дегенератор ты! Все про тебя знаю! – Береги, – парень, мать! Мать – она... она...
– Одна? – участливо предположил Меф, которому показалось, что пьянчужка сбился.
– Мать – она любит тебя! А ты, скотина такая, хоть бы чаще ее навещал! Уж до чего я человек посторонний!.. – сказал дядя Леня и, махнув рукой, удалился.
Меф смотрел ему вслед. Желание смеяться над пьянчужкой исчезло. Он ощущал себя деградантом и дегенератом в одном флаконе. Если уж дядя Леня заметил, что мать огорчена, то что тут говорить?
«Убеждают не слова, не риторические формы, не то, как сказано. Убеждает правда, которую осознаешь ты сам. И не важно, кто принес эту правду. Вычитал ли ты ее в книге или услышал от случайного человека на улице. Важно, что она всегда будет принесена», – вспомнил он слова Даф. Как-то они уже спорили об этом.
Нет, странно, крайне странно заканчивался этот день.
Теперь Буслаев был настороже. Ощущение, что кто-то следит за ним и крадется сзади, усиливалось с каждой минутой. Мефу надоело чувствовать себя добычей. Появилось желание изменить правила игры. По-прежнему делая вид, что ничего не замечает, он направился к подъезду своего бывшего одноклассника Федьки Клещеева. Подъезду уникальному тем, что у него было целых три выхода. Один выход был вполне законный, два же других возникли, когда внизу открыли и вскоре закрыли овощной магазинчик, имевший как выход в подъезд, так и два собственных.
Скользнув в клещеевский подъезд, где по этажам меланхолично бродили застарелые запахи супа, Мефодий быстро поднялся на несколько ступеней и у почтовых ящиков свернул направо. Оказавшись в темноте, он свернул налево и, толкнув дверь, очутился с противоположной стороны дома. Обежав многоэтажку, он притаился за телефонной будкой, зорко осматриваясь. Так и есть. Получилось! В узком окне подвала мелькнуло и сразу исчезло красное свечение. Кажется, загадочное существо поверило, что Меф в подъезде, и терпеливо ждет, когда он появится.
Мефодий осторожно вытащил меч – заклинание по-прежнему делало его невидимым для лопухоидов – и, прокравшись к двери подвала, снес замок легким прикосновением лезвия. Тем, как попал в подвал тот, кто уже притаился там, он не озадачивался.
Держа меч наготове, Меф ворвался внутрь. Он оказался в узком закутке. Вокруг влажно и душно переплетались трубы.
– Бус-е-с-слаев! Ты с-с-слышиш-шь меня, Бусс-с-слаев? Я ус-с-стала ждать, пока ты меня найдеш-ш-шь! – прошипел голос у самой земли.
Мефодий выставил вперед клинок. Он не видел перед собой ничего, кроме кучи тряпья, которое, казалось, налеплено было на мокрую глину.
– Кто ты? Что тебе нужно? Зарублю! – крикнул он.
Куча тряпья затряслась от смеха.
– Зачем так с-строго, нас-следник мрака? Разве мы не друз-зья?
– Нет. Своих друзей я знаю! – сказал Меф. – Кто ты такая?
– Я та, ч-ч-чьи силы удваиваются после полуночи. С-старш-шая из полуночных ведьм, Йора. Так мы не друз-з-зья?
– Не друзья. Твое имя мне ничего не говорит.
– Почему бы нам не быть друзьями, когда мы и так с-союзники? Ты мрак, я мрак. Разница только в том, что я осознала с-себя мраком, ты же еще заблуждаешься. Я мрак, забрызганный кровью. Ты же мрак в белых перчатках, который брезгливо подписывает приказы. Ты х-хуже меня в тысячу раз. Ради тебя творятся все злодейства в этом мире. Ты омерзителен, Буслаев! Не вериш-ш-шь мне? – прошамкала ведьма.
– Не верю.
Ведьма хрюкнула от смеха.
– Воз-зьми серебряный таз, наполни его водой и ровно в полночь склонись над ним со свечой в руке. И пусть капля воска со с-свечи упадет в воду...
– Что я увижу?
– То, что ты есть на самом деле. А теперь держи! Это то, что я должна отдать тебе!
С пугающей стремительностью ведьма приблизилась к Мефу. Перемещалась она не как человек, а как обезьяна, опираясь на длинные пальцы рук. Схватив его за запястье, старуха вложила в ладонь Буслаеву что-то маленькое и холодное и тотчас, пока он не успел рассмотреть, сжала его пальцы.
– Это тебе! Возьми!
– Зачем?
– С-с-скоро у тебя появится коварный враг. Выпей это, когда пойдешь с ним на битву, а после дох-х-хни на свой клинок!
– Какой еще враг? – не понял Мефодий.
– Когда пробьет час-с, ты в-в-все поймеш-ш-ш-шь! Мне не с-с-с-суждено пережить этой ночи! Мне было предсказано, что я умру в ноч-ч-чь, когда упадет красная з-з-звезда! Прощ-щай! – прошипел голос.
Внезапно ведьма взмахнула рукой. От ее перстня оторвалась и беззвучно лопнула искра, ослепившая Мефа. Когда Буслаев вновь получил способность видеть, в подвале, кроме него, никого не было.
Он разжал ладонь. В ладони у него лежал маленький темный пузырек с узким горлом.
«И меня еще будут уверять, что это не яд!» – буркнул Меф, машинально сунув пузырек в карман.
Он сообразил вдруг, что полуночная ведьма впервые выследила его не где-нибудь, а у подъезда Ирки. Интересно, связано это как-то с Иркой?
И вновь он вспомнил слова Бабани, а точнее, последнюю, прежде показавшуюся неважной фразу:
«Чайные чашки куда-то пропадают! А иногда бывает – раз! – и нашлись все».
«А иногда бывает – раз! – и нашлись все», – повторил Меф. Это могло означать лишь одно. Раз чашки все же отыскивались, значит, временами кто-то бывал в доме, кто-то, знавший о заклинании и возвращавший Бабане ее посуду.
Бывал, но кто?
Меф поклялся себе, что узнает ответ.
Глава пятая.
HONESTA MORS TURPI VITA POTIOR[2]
Только так можно избыть величайшее из зол. Конечно, есть и другие силы, ведь и сам Саурон – всего лишь прислужник другого, давнего Врага. Но мы не в ответе за все Эпохи, мы призваны защитить нашу Эпоху, наши годы, без устали выкорчевывая знакомые нам злые побеги на знакомых полях, дабы оставить идущим за нами добрую пажить для сева. А будет ли орошать ее ласковый дождик или сечь суровый град – решать не нам.
Дж. Р.Р. Теткин «Властелин колец».
«Почему полночь называют полночью? Разве двенадцать часов – это половина ночи, если приличные люди только в двенадцать начинают вспоминать, что работу еще никто не отменял? Хотя, конечно, если с курами ложиться и с петухами вставать – тогда да, половина...» – подумала Ирка.
