Таши лучше всех послал в цель копье, а когда юноши взапуски поплыли в холодной осенней воде, он уступил лишь одному сопернику – Шуке. Шука был младшим сыном рыбака Мухи, так что никого его победа не удивила.
Пловцы не успели обсохнуть, как Бойша выкрикнул начало бега. Это было последнее состязание. Лучше или хуже, но все юноши выдерживали испытание и, вернувшись на площадь у столпа предков, могли считать себя мужчинами.
Все, кроме Таши.
Бежать надо было через поля на ближнее пастбище и принести оттуда живую овцу. Таши любил и умел бегать, хотя не смог бы сравниться в скорости с Тейко, который умудрялся загонять до смерти зайца. Но и среди тех, кто испытывал судьбу в этом году, было немало быстроногих парней. Все они бежали густой толпой, и сколько Таши не старался, ему не удавалось вырваться вперед. А вот юркий Лихор из низового поселка с легкостью оставил всех позади. Хотя, путь туда – это даже не полдороги, ведь обратно придется бежать с овцой на руках, а на такое у Лихора вряд ли хватит прыти.
До пастбища оставалось еще изрядно, когда Лихор показался навстречу.
Теперь он ступал не так споро, но отрыв был очень велик. С победным криком Лихор пробежал мимо, торопясь за праздничными постолами, которые дарят самому быстроногому из юношей. Остальная толпа разразилась воплями, пытаясь ускорить бег. На лугу произошло замешательство, каждый старался выбрать животное полегче, овцы шарахались и не давались в руки. Таши, не выбирая, схватил ближайшую овцу и сразу оторвавшись от основной массы преследователей, помчался в обратный путь. Животина оказалась тяжеловата, но Таши не сбавлял скорости, словно от его победы зависело останется он жить или нет. И он догнал изнемогающего Лихора почти у самой городьбы и на последних шагах обошел его. Остановился, отпустил полузадушенную ярку и тут, впервые за весь день увидел Унику. Прежде ее среди толпы не было, Таши напрасно выискивал ее взглядом, а теперь заметил сразу. Уника стояла, держа двумя руками поцарапанную долбленую баклажку. Встретив взгляд Таши, Уника подошла, протянула свою ношу.
– Выпей это, – сдавленно произнесла она.
– Зачем? – Таши совершенно не хотелось пить, да и запах от посудины шел подозрительный.
– Ромар велел. Пей.
Таши пожал плечами. Ему разом все стало безразлично. Вот он победил еще раз – и что изменилось? Что ж, если надо, он выпьет эту гадость, все равно ничто не изменится. Подойдет урочное время, и на этом кончится все.
Вон женщины разводят свои, семейным огнем подпаленные костры, между огнями расстилают шкуру зубра, и Матхи уже не злой дух – личина побежденного Хурака сброшена, в руках слепца неслышно поет бубен, скоро он загрохочет, призывая предков. Но хотя Хурака больше нет среди людей, мужчины по-прежнему при оружии – убивать мангаса. Это они думают, что сразят мангаса, а на самом деле убьют его – Таши. Ну и пусть, он согласен умереть, он на все согласен, кроме уготованного ему стыдного позорища.
– Пей, – напомнила Уника.
Таши кивнул и в два глотка выпил затухшую мерзость.
– Вот видишь, все хорошо, – произнесла Уника так, словно Таши возражал ей.
– Я… – произнес Таши и подивился, как туго ворочается язык, – я не хочу этого делать… Все напрасно. Прости. И, если можно, уйди… не смотри, как меня будут убивать.
– Я не буду смотреть, – пообещала Уника.
Жаркая судорога охватила щеки, шею. Таши глядел как сквозь туман, в ушах гудело, гул наплывал частыми волнами, шумный прилив захлестывал Таши с головой. На какое-то время исчезло ощущение собственного тела, потом Таши обнаружил, что стоит перед кострами, которые уже горят. Он стоял совершенно обнаженный, кто и когда успел раздеть его, Таши не помнил.
Сквозь липкий туман в голове пробивалась единственная мысль, Таши упорно жевал ее, и от непрерывного повторения она потеряла всякий смысл, обратившись в гудящие надоедливые звуки: «Не хо-чу».
На пару со стучащей в висках кровью зарокотал бубен, переливчатой дробью рассыпались удары деревянных палочек по высушенным оленьим лопаткам, заныла береста. Что-то запели мужчины, и Таши отметил, что мысленно поет им в такт: «…не-хо-чу-не-хо-чу-не…»
Почему-то по ту сторону костров объявилась палатка. В ней откинулся полог, две старухи вывели девушку. Ее руки безвольно свисали, пушистая накидка распахнулась, открывая взглядам по-детски безволосое тело с едва наметившейся грудью.
– Иди, Таши! – велел чей-то голос, и Таши вдруг понял, что и судорога, и гул крови в ушах, и нетерпеливая дрожь, все вызвано острым непереносимым желанием прикоснуться к этому, ждущему его телу, слиться с ним.
Таши качнулся вперед, ступив на расстеленные шкуры. Лишь отсюда, с близкого расстояния он рассмотрел лицо девушки. Странным образом именно ее он никогда не выделял из группки пленниц. Тонкое, словно спящее личико, широко распахнутые глаза с неестественно огромными, не глядящими зрачками, приоткрытые влажные губы и струйка слюны, сбегающая по подбородку. Эта струйка заставила Таши вспомнить, что он хотел сказать какие-то слова.
«Опоили девчонку, – пришла первая мысль. – И меня тоже.»
Таши повернулся к ждущим взглядам и, с трудом ворочая задубевшим языком, произнес:
– Подождите… Я должен сказать. Я человек… настоящий. Я мужчина, и потому я не стану ничего делать. Я человек, а это не по-людски.
– Таши! – раздался голос вождя, – ты знаешь закон?
– Я его знаю, – сказал Таши и сел, чтобы скрыть свою плоть, постыдно напружиненную, неистово рвущуюся к беспомощной, ничего не соображающей девушке.
– Таши! – в голосе Бойши звучала откровенная мольба, – если ты не сможешь доказать, что ты мужчина, нам придется убить тебя!
– Все видят, что я мужчина, – сказал Таши, – но если хотите, то убивайте.
Он ткнулся лицом в колени, стараясь ничего не видеть.
– Мангас!.. – злорадно пропел чей-то знакомый голос.
– Стойте! – крик упал, разом перекрыв нарастающий шум.
Таши поднял голову и увидел Унику. Она стояла совсем рядом, развернув какое-то темное полотнище, загораживая Таши от нацеленных копий.
Потребовалось заметное усилие одурманенного разума, чтобы понять, что это за лоскут. Уника держала одну из главных святынь рода – шкуру нерожденного зубра, вернее – зубренка, вытащенного из чрева погибшей матери. Этот талисман доставался, если кто-то из женщин не мог разродиться. Тогда страдалицу клали на шкуру, и нерожденный предок помогал своему брату.
Многие из собравшихся здесь появились на свет на этом куске кожи, и ни у кого не поднялась бы рука пронзить его оружием.
– Слушайте!.. – выкрикнула Уника. – Я свидетельствую, что этот человек настоящий мужчина. Я знаю это, как может знать женщина, потому что во мне растет его ребенок!
