— Все, что пожелаете, сир!
— Отберите на голубятне лучшего голубя, я пошлю письмо брату с ним.
— Сию минуту, сир, голубя вам принесет камердинер, а меня, к несчастью, ждут дела у северных стен.
Владыка поклонился и вышел.
Сорокамос стал писать о том, что он узнал от Джуриусса и упустил в предыдущем письме к брату. Он умолял брата держать эти сведения в тайне, длинное письмо он заключил
лишь простым скромным соболезнованием брату в их общей потере.
Вошел камердинер с серым хохлатым голубем.
Пока Сорокамос привязывал к лапке голубя письмо, с улиц Эолиса донесся шум, весь город пришел в движение.
Наместник выпустил птицу в окно. Голубь сел неподалеку на один из выступов чудного Эолисского барельефа, посидел, поворковал и полетел в Лебедь-град.
Сорокамос, проводив голубя взглядом, быстро спустился на первый этаж своей резиденции.
У одного из проходящих гвардейцев он спросил:
— Что происходит?
— Владыка, приказали собирать войска на стены, Разбойники готовятся к нападению.
— Где владыка Микаэлос?
— На северных воротах, сир.
— Спасибо, — воскликнул Сорокамос, вышел на крыльцо и взлетел в воздух, чтобы быстрее добраться до Северных ворот.
Улицы были пустынны, едва шуршали сандалии воинов, и бряцало оружие тех кто пробирался к стенам города.
Внезапно раздался звук, который заставил опуститься Сорокамоса на землю неподалеку от стены. Со свистом, лениво перелетел через стену снаряд. Огромный огненный шар с
грохотом упал за стену прямо на небольшой отряд копейщиков, которые проходили в этот момент к шатру главнокомандующего. В воздухе повис запах жареного мяса, начался
пожар, который, однако, был быстро потушен. На этот раз в Эолисе были пожарные отряды, которые дежурили по периметру города.
Сорокамос рванулся к палатке, где должен был быть Микаэлос.
Он ворвался в палатку, но там было пусто. Посередине лишь стояли несколько стульев и маленький столик, где были свалены карты. В углу лежал кем-то забытый меч.
Сорокамос, как безумный, вращал глазами, он не знал куда бежать, и что делать. Свистели Эолисские стрелы, лениво перелетали через стену огненные шары. Сорокамос схватил меч, и вдруг увидел в противоположном углу спящего ребенка.
Совсем рядом с шатром упало что-то тяжелое. Сорокамос схватил мальчика поперек туловища и выбежал из палатки с мечом в другой руке.
Ребенок проснулся, он посмотрел на Сорокамоса маленькими мутными глазками и вдруг сильно укусил принца.
Сорокамос взвыл от неожиданной боли.
— Ты что творишь? — вскричал он, поднимаясь вверх.
— Окосу нельзя из палатки. — Закричал ребенок, — Окос сторожить палатку.
Сорокамос посмотрел на рыдающего мальчика и вдруг понял, что ребенок юродивый, кто-то приказал ему сторожить палатку.
— Туда нельзя, Окос, — как можно ласковее сказал Сорокамос, — тебя там убьют. Там опасно.
Ребенок пинался, извивался и бил своего спасителя. Личико его стало багровым, он орал и пытался кусаться.
— Пойми ты, — увещевал принц, — тебе нельзя там быть. Тот, кто тебе это приказал — идиот. Ты ведь еще совсем маленький, ты должен жить.
Окос истошно орал и пинался.
Ближе к центру города Сорокамос приземлился и для острастки тряхнул ребенка. Окос от этого орать меньше не стал.
— Ты слышишь меня, — пытался переорать ребенка принц.
Окос его не слышал.
Сорокамос зарычал, еще раз тряхнул ребенка и потащил его в резиденцию.
Там он оставил его на попечение доброй и дородной кухарки, решив, что с ребенком сможет справиться женщина. Доплатив кухарке за беспокойство из поясного кошелька,
Сорокамос отправился обратно.
Он не знал, зачем так поступил с бедным мальчиком, но ничего уже поменять было нельзя. Микаэлоса он так и не нашел. Отчаявшись найти Владыку, Сорокамос внезапно стал повиноваться какому-то внутреннему приказу. Он вклинился в строй гвардейцев шедших в атаку на разбойников за стены Эолиса. Ему почему-то хотелось быть на самом пике опасности и пусть его убьют, это не важно, сейчас это не важно.
Судьба хранила наместника. Вскоре после начала атаки прозвучал рог разбойников, возвещавший о том, что войска прекращают обстрел. По законам войны в Лирании войска
Эолиса тоже должны были отступить. Но знак к отступлению дали чуть позже, чем нужно. Сорокамос брел к резиденции, весь в грязи и в поту. Внутри было пусто, хотелось спать. Но в нем как заноза засела мысль о несчастном ребенке.
"Надо накормить его и вымыть. Хотя кухарка, наверное, уже это сделала. Пусть мальчишка поспит у меня, а я тем временем пошлю кого-нибудь отыскать его матушку. Не может так быть, чтобы у него не было матушки".
Его мысли прервали бегущие к нему доктор и кухарка. Добрая женщина вся была в слезах. Она упала Сорокамосу в ноги и завыла.
— Что с ним? — спросил принц, в страхе.
— Сир, у мальчика удар, — сказал доктор.
— Он жив? — взревел Сорокамос, вцепившись в доктора, грязными руками.
— Нет, сир, — пролепетал доктор.
Сорокамос взвыл не хуже кухарки и бросился на кухню. За кухней, к комнате, где иногда ночевала кухарка, лежал на постели Окос.
Сорокамос рухнул перед мальчиком на колени, прижался к еще теплому тельцу ребенка и зарыдал. Он умолял Окоса простить его, клялся отомстить за его гибель, найти его мать и проч. Через минут двадцать доктору удалось отвлечь принца, истерика Сорокамоса сходила на нет.
— Он сильно мучился? — спросил Сорокамос у кухарки и доктора.
— Сир, после того, как вы ушли, — начала прерывающимся голосом кухарка, — он орал, долго орал. Просто орал, как младенец, когда животик прихватит. Я его пыталася успокоить, но он никак не успокаивался. Я поваренка за доктором послала наверх. Лекарь та пришел, а мальчонка весь аж черненький от плача и орет, орет, не плачет уже, а орет.
— Я когда его увидел, — мягко перебил доктор, — сразу понял еще немного и дите хватит удар. Принесли ему холодной воды, облили, чтобы жар снять, но не успели. Уже холодной водой мертвенького обтирали. Сначала думали в обмороке.
— Почему с ним случился удар? — спросил Сорокамос.
— Я не детский врач, но могу лишь рассудить, — сентенциозно заговорил доктор, — Мальчик видимо, болен скудостью мозга, а значит сосудики его в мозгу слабые. Он
напрягся, и сосудик лопнул и залил мозг.
— Я виноват в том, что он так мучился! Какой-то идиот оставил его в палатке возле стены, приказав ребенку сторожить палатку. Его могли там убить! — Сорокамос вскочил и
