Зоя была похожа на меня только что цветом волос. В остальном, это оказалась крайне неприятная дамочка. В самом лице ее было написано что-то неприятное. Лицемерка она была, хищница, вот что.
Клэр лицом тоже была не лучше. Такой палец в рот не клади, скажи потом спасибо, если пятки останутся, а то и ничего не оставит. Клэр была, в отличие от Зои, крашеной блондинкой. Единственное, что располагало к себе — ее глаза, усталые, но очень добрые.
Виктор на фото выглядел каким-то натянуто счастливым, и мало чем отличался внешне от Виктора, которого я знала. Однако, у меня создалось впечатление, что это просто брат Виктора, близнец, но не тот, кого я знала.
Осмотрев бегом комнаты, я решила, что надо бы привезти Виктору его инструменты, они ни в чем не виноваты, и играть на своем всегда легче и приятней, чем на казенном.
Я повозилась с инструментами и вытащила их на себе. Было ужасно тяжело, но я справилась. Я довезла их до больницы и под громкие вопли доктора уложила в палате Виктора.
Великолепный Вальдемар Октео ван Чех выгнал меня, чуть ли не с проклятиями.
И только после всего этого я смогла спокойно заснуть дома.
Вечером я зашла в ординаторскую.
— Сколько я могу тебя выгонять отсюда?! — устало сказал доктор. Он очень плохо выглядел.
— Уже вечер, я пришла приготовиться к дежурству.
— О, НЕУЖЕЛИ он настал?! Хвала Богам! — доктор энергично встал, умылся и стал собирать вещи, — Не скучай, Бри. Не делай глупостей и не спи на посту. Будешь соблюдать эти три простых правила — станешь великим психиатром! А я пошел домой.
— Мне страшно!
— Это нормально! — весело отозвался ван Чех, — Все, я улетел!
И он действительно белым вихрем умчался в сторону лифта, а я осталась одна.
Я сходила к Виктору, погладила его по голове и снова долго собиралась с ним заговорить:
— Я была сегодня у тебя в комнате. Не понимаю, как ты мог там жить? От одного черного шкафа бросает в ужас. Только от сожительства с такой мебелью можно с ума сойти. Я привезла тебе инструменты. Когда-то я играла на гитаре. Сыграть тебе?
Виктор едва заметно кивнул. Я недоверчиво посмотрела на него, но взяла его гитару, и сыграла, что смогла вспомнить.
Бледное, как бумага лицо Виктора стало розовее, мышцы немного стали расслабляться.
— Вот и славно, Виктор, вот и умница! — обрадовалась я.
На выходе из палаты я столкнулась с Пенелопой. Врал ли ван Чех, когда рассказывал мне, что она здорова физически, не знаю. С момента нашего последнего разговора она сильно похудела, глаза ее ввалились, кожа стала почти желтого цвета.
— Здравствуй, Брижит, — Пенелопа, как-то отчаянно мне обрадовалась.
— Как вы себя чувствуете?
— Хорошо, спасибо.
— Если бы все так хорошо чувствовали себя и выглядели, как вы, это было бы прискорбно.
— Мой внешний вид, это другой вопрос, — улыбнулась она, — Ты была у Виктора? Я тоже к нему иду. С ним надо говорить, иначе рискуем его потерять. Я могу потом зайти к тебе?
— Конечно, — улыбнулась я. У меня были вопросы к ней.
Какое-то время я скучала, сидя в ординаторской. Без стука, тихо и чинно вошла Пенелопа.
— Как хорошо, что есть с кем поговорить, пока не спится, — сказала она, садясь напротив меня.
— Я хочу кое-то у вас узнать.
— Все, что угодно.
— Где вы нашли Виктора? Он упоминал о вас. Сказал, что вы нашли его, описали доктора ван Чеха и привели в больницу.
— Я нашла его в пограничье. Он лежал там. Безумие принесло его туда. Если бы не я, он бы умер через несколько часов. Я вернула его сюда. В пограничье я могу попасть в любое место, хоть во Францию, хоть в Никарагуа, хоть в космос без скафандра. Оно полностью в нашей с Кукбарой власти. Я почувствовала, как в пограничье появился кто-то новый, и пошла посмотреть, а там этот милый молодой человек. Я не могла ему не помочь.
— А что это за лабиринт?
— Лабиринт? Он часто о нем упоминал, это его сон. Знаешь, за пограничьем есть безумие. В пограничье могут прийти все, в безумие только истинные безумцы. Там жутковато, там все пластично и изменяется, подчиняясь болезни, а не нашим желаниям, как думала я раньше. В гипнозе он не может его достичь, только во сне и только перед тем, как выбрать себе новую личину. Это его персональное безумие. Приходит он туда, через картину, которая у него висит.
— А зачем он рисует еще такие картинки?
— Не знаю, я никогда не задавалась этим вопросом. Я знаю только, что он ищет выход, постоянно и очень серьезно. Он все вспомнил года полтора назад и тогда писал по предложению или по абзацу, когда было совсем плохо. Но к тому времени он настолько запутался в своем лабиринте, что не мог выздороветь. Он стал адекватнее, но, на сколько бы ван Чех ни был умницей, он этого не заметил, — Пенелопа зевнула.
— И сейчас Виктор там? В лабиринте?
— Да, — Пенелопа зевнула еще шире. — Я пойду, если ты не против.
— Да, конечно.
Она ушла. А я осталась одна. Я пила чай, и как-то вышла прогуляться по коридору, чтобы не заснуть.
Дверь к Виктору была открыта, а самого его в палате не было. Зато картина рябила, как живое зеркало.
Я подошла к ней и задумчиво смотрела на это чудо.
Внезапно из картины вырвалась пухлая красивая рука.
— Идем, посмотришь на мое театральное представление, — из картины показалось лицо Кукбары, глаза светились: один голубой, другой тускло зеленый.
— Нет! — Я попыталась вырваться.
— Идем, — решительно сказала она, и попыталась затащить меня в картину, я уцепилась за раму.
— Оставь ее, — хрипло и слабо запротестовал кто-то сзади.
— Молчи, чучело, — расхохоталась Кукбара.
Я обернулась, цепляясь за стол: перед нами стояла Пенелопа, она выглядела очень больной. Одно ее присутствие дало мне сил. Я укусила Кукбару за руку и кубарем полетела от стены на пол.
— Все, Бри, не быть тебе великим психиатром, — резюмировал ван Чех. Я открыла глаза и осмотрелась, в окно светило солнышко.
— Уже утро?
— А ты как думала? Или не думала? Давай домой, я не хочу тебя видеть, ты ужасно выглядишь.
— Зато вы весь цветете.
— Да, я такой. В самом расцвете сил.
— А почему вы мне врете?
— Чего? — опешил ван Чех, с него даже шапочка свалилась.
— Вы говорили, что Пенелопа здорова, я видела ее ночью. Она плохо выглядит.
— Выглядит ужасно, но все анализы в норме, — мрачно отозвался ван Чех, — я боюсь, не долго ей осталось нас радовать.
Я ушла, и только у ворот сообразила, что про картину это был всего лишь сон.
Уже дома я обнаружила две неприятные подробности. Из подкорки выбралась мысль и, задыхаясь, сообщила, что это был не просто сон, а скорее всего… да, что там, точно!… это было путешествие в пограничье имени Кукбары фон Шпонс. Чем дальше я анализировала, тем больше понимала причину плохого вида Пенелопы: она действительно болеет, но не здесь, а там, за пределами этого мира. Может быть, она даже собралась совсем переселиться туда.
