Когда Венк повернулся к ней лицом, на нее уставились его мертвые глаза, а горла, как и почти всей шеи, у него вообще не было. Кровь толчками выплескивалась из разорванной артерии, растекаясь вокруг и подступая к лицу самой Рил…
Она проснулась и долго не могла прийти в себя. Задыхалась, прижималась к Ташу, пытаясь спрятаться в его объятиях от воспоминаний о мертвых глазах Венка. К ее удивлению, любимый не стал подшучивать над ее страхами, как обычно делал, чтобы вернуть ей хорошее настроение. Напротив, разогнал всех слуг, предварительно раздав кое-какие приказы, и заперся вместе с ней в спальне. Даже Саору не пустил.
Венку, правда, разрешил зайти на минуту, чтобы Рил убедилась, что он жив и здоров, но потом отправил вместо себя в школу, издеваться над благородными учениками.
Почти до полудня они просидели одни, открыв дверь только два раза. Один – повару, лично принесшему им завтрак, а второй – Пушку, пожелавшему позавтракать вместе с ними. Принесенные поваром вкусности Рил вместе с Ташем и Пушком дружно съели прямо в кровати, наплевав с высокой башни на этикет и на необходимость подавать подданным достойный пример. Да так и остались в ней, не желая вставать и хоть что-то делать. Только Таш аккуратно разложил оружие на стуле рядом с кроватью, да прицепил несколько метательных ножей на щиколотки и запястья. За окнами спальни звенела оружием и негромко перекликалась стража, в коридоре за дверью топала охрана, которой обычно бывало гораздо меньше.
Чтобы избавиться от неприятного осадка, оставленного сном, и не думать о чересчур напряженном взгляде любимого, Рил взяла гитару и принялась наигрывать свои странные песни, одновременно пытаясь переводить со своего языка слова. Таш молча лежал рядом, положив руку ей на живот и прислушиваясь к перебранке гвардейцев за окном.
Их идиллию прервал мрачный Венк, коротко передавший настоятельную просьбу короля, чтобы зять немедля явился пред его ясные очи. Таш выругался, но тем не менее натянул рубашку, рассовал остававшееся на стуле оружие и ушел. Предварительно приказав Венку побыть с Рил, а Рил никуда не выходить из комнаты.
Пока он собирался, Венк стоял в дверях, как истукан, едва не захлебываясь ядовитой ненавистью к проклятому всеми богами изгою. Венк, конечно, и сам был не ангел, и эта ненависть пустила ростки в его душе далеко не вчера, но до того, как Таш при нем обозвал Рил сукой, Венк еще мог ее терпеть. А сейчас уже не мог, да и не хотел. Рил была для него почти что солнцем, за все время, что Венк ее знал, он не слышал, чтобы она сказала кому-то дурное слово, и ее – вот так?? Он держался, сколько мог, но стоило ему вспомнить об этом, как сразу становилось трудно дышать. И кто обозвал??! Зажравшаяся сволочь, недостойная даже смотреть в ее сторону! Старая мразь, всю жизнь провозившаяся в грязи, как свинья!
Разговаривать с Ташем он в последнее время вообще не мог, и ему было плевать, заметил тот его отношение или нет.
– Садись сюда, Венк! – Не подозревающая о его чувствах Рил, убрала с кресла какие-то вещи и приглашающе улыбнулась.
Венк окинул тяжелым взглядом спальню, стараясь не смотреть на разобранную кровать.
– Душновато у вас здесь. Может, выйдем на улицу?
Рил неуверенно глянула на него.
– Вообще-то, Таш не велел…
– Да ладно! – У Венка внутри все горело. Так хотелось сказать ей… много всего.
Объяснить. Пока решился. Но он не был уверен, что сумеет сделать это здесь. – Твой там охраны зачем-то нагнал полный сад. Посидим у фонтана, это же в двух шагах отсюда!
После утреннего сна Рил не смогла ему отказать.
– Хорошо, я только возьму гитару.
– Шаль набрось. – Буркнул Венк, стараясь не выдать свою радость. – Там прохладно.
– Ладно.
Фонтан действительно находился в двух шагах от окон спальни. При желании, Рил, сидя на скамейке, могла бы рассмотреть большую картину, висевшую на дальней стене. Лето заканчивалось, но холодов, настоящих, таких, какие бывали на материке, здесь не ждали. Сухие зимние ветра уже начинали потихоньку приносить невесть откуда душистое тепло, а крестьяне приступали к подготовке земли к новым посевам.
Охрана, целиком состоявшая из гвардейцев Ташева полка, деликатно исчезла с глаз, давая возможность своей принцессе насладиться погожим осенним днем в компании личного телохранителя.
Рил положила гитару на колени. Улыбнулась, заметив в темноте розетки чуть блеснувшие глаза Шуршевеля. Бедный домовой, на долю которого выпало столько переездов, все еще не чувствовал себя в безопасности нигде, кроме ее гитары.
Особенно днем. Но против ее пения он не возражал, и Рил с чистой совестью провела пальцами по струнам, взяв первый аккорд.
– Послушай, Венк, это я сегодня начала переводить. Но начало у меня плохо получилось, так что слушай с середины.
Шелком твои рукава, королевна,*
Белым вереском вышиты горы,
Знаю, что там никогда я не был,
А если и был, то себе на гОре.
– Рил, мне нужно с тобой поговорить!
– Подожди, подожди, послушай, вот тут красиво:
Мне бы вспомнить, что случилось,
Не с тобой и не со мною.
Я мечусь, как палый лист,
И нет душе моей покоя!
– Рил!
– Сейчас, сейчас!!
Ты платишь за песню полной луною,
Как иные платят звонкой монетой.
В дальней стране, укрытой зимою,
Ты краше весны,
Ты краше весны,
Ты краше весны
И пьянее лета!
– Здорово, правда? Ну, скажи, получилось же!
– Получилось. Рил, брось его!
– Кого его? Слушай дальше!
Просыпайся, королевна,
Надевай-ка оперенье,
Полетим с тобой в ненастье,
Тонок лен твоих запястий.
– Рил, он мерзавец, он тебя не стоит!
– Кто?
– Таш.
– Шутишь? – Она рассмеялась.
Шелком твои рукава, королевна,
Ясным золотом вышиты перья.
Я смеюсь и взмываю в небо,
Я и сам в себя не верю!
– Он не любит тебя!
– Какие глупости! С чего ты взял?
– Я знаю.
– А я знаю, что любит!
Подойди ко мне поближе,
Дай коснуться оперенья,
Каждую ночь я горы вижу,
Каждое утро теряю зренье.
Шелком твои рукава, королевна,
Ясным месяцем вышито небо.
Унеси меня, ветер северный,
В те края, где боль и небыль.
Как больно знать, что все случилось,
Не с тобой, и не со мною.
Время не остановилось,
Чтоб взглянуть в окно резное…
– Он никогда не будет любить тебя так, как я!! – Слова, которым лучше бы никогда не быть сказанными, прозвучали, и Венк с отчаянием глянул на Рил.
Ее тонкие пальцы, оборвав мелодию, замерли на струнах, и звук, продлившись еще мгновение, рассеялся между листьев дерева, под которым они сидели.
